— Баланда как есть… — отодвинув от себя тарелку, она смерила Симу тяжелым взглядом. — Я тебя просила?
— Ну да… Третьего дня, когда я у вас была…
— Хм… Ты что же, всегда делаешь то, что тебе говорят?
Сима пожала плечами и отвернулась.
— Чего глаза закатываешь? — не отставала старуха. — На обиженных, знаешь…
— Знаю, Амалия Яновна, — ответила Сима. — Вы мне постоянно об этом говорите.
— А ты слушай меня, — усмехнулась Горецкая. — Умнее будешь. Ладно… — она взяла тяжелую посеребренную ложку и потыкала размякший хлеб. — Сама-то эту бурду пробовала?
Сима кивнула.
— И как?
— Ну… — Сима наморщила нос. — Если честно, не понимаю, почему французскую кухню называют лучшей в мире.
— Вот и я не понимаю… Нет ничего лучше нашего борща под водку, — довольно хмыкнула старуха. — Налей-ка мне стопарик. И себе, — добавила через короткую паузу.
— Нет-нет, Амалия Яновна. Я терпеть не могу спиртное…
Это было правдой, но объяснять Горецкой свое отношение Сима не стала. Это было бы смешно и глупо. Собственно, Серафиме просто не хотелось ворошить в себе воспоминания и признавать тот факт, что она позволила слишком многое молодому мужчине, который был не очень трезв на момент их встречи.
Нет, он вел себя прилично и не хватал ее за руки. И речь его была внятной, а голос приятным. При других обстоятельствах она бы и на минуту не осталась рядом с человеком, в руках у которого была выпивка. Необъяснимо, но факт, — она все это видела, но при этом совершенно не отдавала себе отчета, вдруг попав под очарование и магию мужского взгляда. Что он тогда говорил ей? Сима была так ошарашенно сосредоточена на его лице и бархатном тембре, что не сразу поняла, что парень читал стихи.
— И город сиренево-снежный,
На черной и стылой реке,
Меня не любил. И катилась
Слеза по замерзшей щеке…*
Столько в его голосе было настоящей неприкрытой грусти, что Симе вдруг захотелось утешить случайного собеседника и сказать, что город у них хороший. Маленький, конечно, но летом он красив и уютен. Она хотела сказать это, но не смогла. Горло сдавило от страха и отчаяния.
Бабулю увезли из квартиры уже без сознания, и два часа Сима просидела в приемном покое без движения, словно мраморная статуя. Никто из врачей и медсестер не сказал ей ни одного слова поддержки и утешения. И от этого было еще страшнее… Словно все уже было предрешено. Но смириться с этим было невозможно. Казалось, что одной этой мыслью Сима приближает конец любимого человека.
Нет… Нет… Все будет хорошо… Надо делать вид, что все как обычно, и тогда все станет как прежде…
— Хотите, я покажу вам наш город? — сказала она парню, вытирая слезы на своих щеках.
* стихи автора.
Глава 20 Макар
Чердынцева потряхивало в прямом и переносном смысле — машина выделывала вензеля, будто путь до гостиницы был усыпан рытвинами и открытыми канализационными люками. Но нет, дорога была пустынной и сверкающей в свете уличных фонарей. Это Макар находился в таком состоянии, в котором и за руль-то не следовало садиться — его то накрывало пламенем эйфории, то наоборот, окатывало холодной волной недоверия и сомнений.
«Как теперь быть? — думал он. — Когда я найду ее, как быть?»
Подобного житейского опыта или похожего примера у Макара перед глазами не было. Друзья его в основном были холостыми или не успели еще обзавестись отпрысками. Столичная жизнь — суматошная, дорогая, но интересная, дарила массу возможностей и отнимала кучу времени. Путешествия, развитие, бизнес, веселые клубы, яркие встречи и новые знакомства — вот, чем были наполнены дни Макара и его друзей.
Они с Жорой никогда особо и не говорили на тему семьи. Разумеется, когда-нибудь все это должно было случиться — ведь рано или поздно каждому хочется покоя, семейных вечеров и воскресных выходов на детские киносеансы. Но все это откладывалось на неопределенный срок, ибо оба они были уверены, что этот момент наступит только тогда, когда появится подходящая девушка из приличной семьи, и естественным образом, продуманно, встанет вопрос о наследниках. Но чтобы производить на свет наследников, нужно было сначала создать условия для комфортного существования, заработать на то самое пресловутое наследство. Начальный капитал, который Макар получил от своего отца, послужил для получения отличного образования и покорения первых профессиональных ступеней, а вот дальше следовало двигаться самому, тщательно выверяя каждый шаг и рискуя только заработанным лично. Так его научили, и он искренне считал это правильным. И именно поэтому дети в ежедневный круговорот до сегодняшнего дня никак не вписывались…
Правильно говорят: одно неосторожное движение, и ты отец. Но странное дело — в груди Макара было сейчас щекотно и приятно от этой фразы. В свое время его дед хохотал, глядя на проделки маленького Макара: "Вот что значит, сделано с любовью! Этому постреленышу я могу простить что угодно на сто лет вперед…"
Теперь, думая о маленьком Илье Жданове, Чердынцев испытывал точно такие же чувства.
Проехав площадь, Макар остановил автомобиль и посмотрел через пассажирское стекло на едва различимую в сумерках арку дома Горецкой. Представил, как в ночи сквозь нее бежит невысокая худенькая фигурка, как она оказывается на проспекте, затем сворачивает в сторону и двигается к своему дому. Туда, где находится ее маленький сын. Неужели можно оставлять ребенка в таком возрасте одного в пустой квартире? Это опасно и даже противозаконно!
Чердынцев шумно выдохнул и покачал головой: собственно, а какое право он имеет осуждать Симу? Она растила их сына одна и так, как позволяли обстоятельства. Не искала его отца, ничего не требовала. Словно решив еще тогда, пять лет назад, что освобождает Чердынцева от любой ответственности.
— Могла бы и меня спросить… — пробурчал он.
И тут же разум прострелила дурная мысль — а ты был готов тогда остаться с ней? Не для продолжения постельных утех, а для чего-то большего? Нет? Вот и молчи теперь в тряпочку, копи и приумножай свое наследство…
— Наследство… пропади оно пропадом… — Откинувшись на спинку кресла, Чердынцев задумался.
Что сподвигло Амалию Яновну на этот поступок? Оставляя ему квартиру, старая актриса как бы признавала их родство, но это совершенно не вязалось с тем, как она вела себя с ним пять лет назад. Что это — муки совести? Да помилуй бог, с чего бы? Никто в доме Макара никогда не упоминал о ней. Их с отцом желание найти родственников было связано исключительно с увлечением историей и генеалогией, в частности. Многие сейчас с упоением разыскивают свои корни, надеясь, что они произрастают из Рюриковичей или Шереметевых.
С Чердынцевыми было все понятно — простая русская фамилия, произошедшая, по всей видимости, от города Чердынь в Пермской крае. Упоминания о нем велись аж с восьмого века, что никоим образом, конечно, не влияло на характер и поступки Макара. Просто, когда живешь в стране с другой культурой, хоть и с большим количеством бывших соплеменников, очень хочется иметь точку опоры и связующие нити с родиной. Даже если это всего лишь могильный холмик кого-то из дальних родственников.
