— Милый, надо сначала накормить Макара и дядю Славу, — строго сказала Сима. — Они же с работы пришли. Устали…
— Потом придешь? — громко прошептал мальчик в ухо Чердынцеву.
— Даже не сомневайся!
— Ну же, садитесь! — скомандовала Валя. — Я от любопытства уже ногти по локоть сгрызла!
— Но пироги, я так понимаю, сделать успела, — заметил Макар. — Представляешь, Ерохин, мне Сима все уши прожужжала про то, какие феноменальные пироги печет Валентина Андреевна. И заметь, это говорит женщина, которая сама готовит, как бог кулинарии! Чуешь, в какой цветник я попал? А запахи-то, запахи!
— Везучий ты, Чердынцев! — крякнул Ерохин и, сняв пиджак, повесил его на спинку стула. — Жарко у вас…
— Ой, а у вас пуговица… — воскликнула Валечка. — Еле-еле держится. Надо бы пришить…
— Я потом сделаю… — смутился Ерохин. — Нитки с иголкой дома есть, вроде…
— Слава, Макар, рассказывайте скорее! — попросила Сима. — Объясните мне, наконец, что же произошло! Когда я думаю про Амалию Яновну, то… — она приподняла волосы над шеей и закрутила их в узел. — Что? — замолкла, заметив, как Макар и Ерохин переглянулись.
— Она себя виноватой считает, — заметила Валя, раскладывая картошку по тарелкам.
— Удивительная вы девушка, Серафима, — улыбнулся следователь. — Думаете, что виноваты в чем-то? Но, поверьте, если бы не вы, не раскрутился бы этот клубок тайн… А в них — не только истории людей, но и преступления, которые уже очень давно остаются нераскрытыми. Макар, — обратился он к Чердынцеву, — все это касается и тебя. Если бы ты не настоял на расследовании, то…
— То не обрел бы того, что имею сейчас, — закончил за него Макар и сжал руку Серафимы. — Однако, главный здесь ты. И никто, лучше тебя, не расскажет нам об Околышеве и о кладе… К тому же, есть еще кое-что, что касается лично меня и моей семьи, — он нахмурился и поджал губы.
Сима побледнела и заглянула в его глаза в поисках ответа. Успокаивая, он снова сжал ее ладонь.
— Хорошо, — кивнул Ерохин. — Буду краток, потому что следствие еще идет, а портить аппетит подобными подробностями мне не хочется. Итак, поехали. В Ленинграде жил и работал Сергей Околышев. Уж каким образом к нему попали музейные ценности, сейчас, наверное, вряд ли удастся узнать. Война… Но описания их в архивах сохранились, по ним, собственно, и были опознаны вещи, которые были найдены в тайнике на старой даче. К ним относится и то самое ожерелье. А еще бриллиантовые подвески и несколько изделий из жемчуга и изумрудов. Вероятно, их было гораздо больше, но, сами понимаете, продать подобные изделия без нужных знакомств было весьма затруднительно. Но Горецкой, судя по всему, это удалось.
— Горецкой? — переспросила Серафима.
— Да. Внук того самого Околышева, Кирилл, рассказал, что об этих драгоценностях узнал от своего отца. А тот, будучи ребенком, видел, как отец разглядывал их за своим рабочим столом. Отец выпивал, и, когда произошел пожар, все списали на несчастный случай. В силу возраста подросток, разумеется, не свел концы с концами. Да и профессия отца подразумевала наличие каких-то ценностей в доме. Лично мне кажется, что мальчишка знал о том, что отец прячет их в подполе. Как бы то ни было, паренек вырос и вознамерился найти украденное. Сила его желания была такова, что ни о чем другом он и думать не мог. Возможно, это повлияло и на его рассудок. По этой причине привлечь его к следствию мы не можем. Он рисовал это ожерелье по памяти долгие годы. Представьте теперь удивление Кирилла, когда он увидел его воочию на картине в квартире Горецкой.
Валечка положила в тарелку следователя кусок холодца и пододвинула баночку с хреном. Ерохин замолк, задержав взгляд на лице женщины, а затем, кашлянув, продолжил:
— Стечение обстоятельств и желание обогатиться — вот, что стояло за этим преступлением. А учитывая, что Кирилл Околышев очень похож на своего деда, то, вероятно, именно это всколыхнуло что-то и в Горецкой. Возможно, они были любовниками… Горецкая ведь присутствовала в квартире, когда он пришел вместе с вами? — спросил Ерохин Симу.
— Да, конечно… Все заняло не больше десяти минут, и я даже подумать не могла, что…
— Откуда вы могли знать? — усмехнулся Ерохин. — Он следил за вами. Сделал ключи. А когда не нашел ничего в квартире у старухи, пошел к вам. Вы разминулись с ним за какие-то минуты. Старуха умерла от инфаркта, когда он схватил ее за горло. И тогда, в порыве злости, он решил подставить вас, Сима. Только очень нервничал и сломал замок. А может, мысль сделать виноватой именно вас, пришла ему в голову позже. Вот он и подкинул этот ключ в ваши вещи.
— Но почему Амалия Яновна ничего не сделала, если догадывалась о том, кто он? Она ведь могла пойти в полицию?
— С чем? С рассказом о том, что драгоценности у нее, и, возможно, именно она приложила руку к пожару в квартире Околышева?
— Вор у вора украл… — тихо сказал Макар.
— Вы хотите сказать, что Горецкая была воровкой и убийцей? — ахнула Валечка.
— Я не могу сказать того, что не доказано. А в мифы я не верю. Но ясно одно, сама Горецкая, как это ни парадоксально звучит, оказалась тем самым мифом…
— Как? — растерялась Сима.
— Я говорил тебе, что она не та, за кого себя выдает, — сказал Макар. — И подтверждение этому мы нашли там же, в садовом гноме. Слава, покажешь? — обратился он к следователю.
— Я сделал копию, — кивнул тот и достал сложенный вчетверо лист. Протянув его Симе, добавил: — Это письмо. И оно адресовано вам, Серафима.
Дрожащими руками Сима взяла листок и вгляделась в убористый угловатый почерк. Облизав губы, прочла вслух:
«Сима, если ты читаешь это письмо, значит ты не так глупа, как я о тебе думала. И еще это значит, что я уже мертва. Что ж, как говорится: дольше всех живут те, кого мы ненавидим. Ты тоже не можешь думать иначе…
Все это теперь принадлежит тебе. И дача тоже. Распорядись по уму, и никого не слушай. Квартира завещана Макару Чердынцеву. Ты его не знаешь, да и не надо. Я хочу лишь расставить все по своим местам, потому что времени у меня осталось немного.
Придешь ко мне на могилу, а ты придешь, я знаю, не называй меня по имени. Амалия погибла много лет назад. Я — не она. Я — нежеланный ребенок, который родился у женщины, желавшей от него избавиться. Ребенок насилия никому не нужен. Но врач, тот самый Штерн, отказался помочь ей в этом. Что ж, лучше бы он поступил иначе. Мое детство стало для меня адом.
А вот дочь Штерна купалась в любви. И когда я оказалась рядом с ней в том самом вагоне и выжила после бомбежки, то заняла ее место. Стала Амалией Штерн.
Ты, наверное, сейчас думаешь, что я сделала что-то ужасное? Нет. Смерть оправдывает очень многие вещи. В конце концов, можно сказать, я дала Амалии вторую жизнь. И она удалась на славу. Да, меня могли вывести на чистую воду, но, как видишь, этого не случилось. Люди вообще склонны верить всему, что им говорят, и не видят дальше собственного носа. Но ты другая.
