А я пытаюсь понять, кто этот мужчина.
Во всех смыслах, начиная с самых неприглядных.
Алексей Дмитриевич Макаров.
Он неприлично богат.
Влиятелен.
Эмоционально скован.
Он построил бизнес на том, что разрывал чужой на куски.
Как хищник.
У него должен быть нулевой порог сочувствия. Такие люди быстро и четко переключают тумблер между “свой-чужой”. И чужих они не жалеют. Никаких сантиментов, только бизнес.
А что для своих?
У него вообще есть свои?
Я вспоминаю, что он сам выбрал в жены Полину. Еще до знакомства со мной. Именно с этого начался его крен, он впустил в свой ближний круг опасного человека и дальше пошла цепная реакция из невзгод. Макаров говорил мне, что не умеет выбирать женщин. Тут он прав. Но дело не только в женщинах, он не умеет выбирать “своих”. Он знает, как построить команду, как заставить ее работать и отдавать сумасшедшую прибыль, как запугать и придавить авторитетом, но в личных отношениях действуют другие правила.
Он не знает их.
Не чувствует.
Мы нормально общались, когда между нами был договор. Но все рухнуло ровно в тот момент, когда я разорвала контракт. Я перестала быть договорной невестой и столкнулась с тем, что Макаров не знает, как себя вести с живым человеком. Как договариваться с ним, а не ставить перед фактом. Будь я и дальше его подчиненной, я бы проглотила его план с женитьбой на Полине и отъездом в Корею. Все было бы “отлично”, никаких скандалов и истерик. Только послушное — “да, босс”.
Он понимает это?
А я понимаю?
Куда я лезу…
Мне под силу справиться с таким мужчиной?
Это вообще кому-то под силу?
Его чертова харизма как знак “стоп!” и магнит одновременно.
— Ты так смотришь, — Макаров замечает мой взгляд. — Словно я у тебя на приеме.
— Помнишь, я как-то спрашивала тебя о семье? Ты тогда ушел от ответа.
Макаров откидывается на спинку кресла.
— Помню. Я сглупил и рассказал о приятеле из мажорской семьи, и ты сразу уцепилась за то, из какой семьи я сам.
— Так из какой? Или опять уйдешь от ответа?
Он щурит глаза. Усмешка трогает его рельефные губы, он сперва отвечает мне одними глазами, а потом все-таки начинает говорить.
— Хорошо, — Алексей кивает и отставляет бокал подальше, как будто готовится к серьезному разговору или просто-напросто тянет время, подбирая слова, решаясь на непривычный разговор. — Отца у меня не было, я ничего не знаю о нем.
— И не искал?
— Не возникало желания, — Макаров пожимает плечами. — Меня воспитала мать, мне всегда было этого достаточно.
— Как ее зовут?
— Ты же знаешь, тебя готовили…
— Меня готовили рассказывать легенду, — я тоже откидываюсь на спинку стула, не разрывая зрительного контакта с ним. — Может, там все неправда. Даже имя твоей мамы. В сети можно найти всего одну ее фотографию.
— Она не любит публичность. Но имя настоящее. Валентина Викторовна, — добавляет Макаров.
— Расскажи о ней.
— Черт, — Алексей запрокидывает голову и недолго смотрит в потолок. — Ты правда решила устроить мне сеанс?
— Я хочу узнать тебя. Я могу начать первой и рассказать о своей маме, она учитель русского языка и литературы. Она добрая, но очень строгая и мнительная, большинство наших последних разговоров сводится к переживаниям за мое будущее. Мне двадцать семь, а детей и мужа нет, для нее — это большая проблема. Она тоже вырастила меня одна. Мы раньше жили в Подмосковье, но переехали, когда мне было одиннадцать.
— Мы тоже переезжали. Много. Мама работала в загородных домах богатых людей. Сначала у одной семьи, потом у другой.
— А где вы жили?
— В домиках для прислуги.
Макаров ведет плечами. Мимолетный жест выдает, что за этой фразой стоят не самые лучшие воспоминания. Но Алексей быстро гасит честную реакцию, надевает расслабленную маску и не торопится заполнить повисшую паузу.
— А та машина, которую ты угнал, — я вспоминаю историю, которую он как-то рассказал мне. — Она точно принадлежала твоему приятелю? Или хозяйскому сыну?
— Нельзя быть такой проницательной.
— Значит второе, — я киваю. — Ты угнал или скорее взял покататься машину у золотого паренька, на отца которого работала твоя мама.
— Хотел впечатлить одну девчонку. Подумал, что никто не заметит.
— И тебя едва не посадили.
Макаров говорил, что был под следствием.
— Маме пришлось ползать в ногах.
В его голосе что-то рвется. А разлом тут же сковывает льдами.
— Она вытащила тебя, — мне самой становится труднее говорить. — И ты сделал все, чтобы это никогда не повторилось. Твоя мама теперь купается в деньгах, а в твоем гараже больше машин, чем в том, хозяйском.
— Деньги — это сила. Власть. Защита. Все это знают.
— Да. А еще это каток.
В его глазах зажигаются новые искры. Радужка становится почти черной.
— Ты боишься меня?
— Судя по всему, — я оглядываю комнату, в которой нахожусь с ним наедине, — нет. Но я импульсивна и часто совершаю ошибки.
— Ты живая. В тебе нет просчета.
— Как в Полине?
— Она была ошибкой. От и до, — отрезает Макаров. — Как и корейский контракт.
— Ты потерял его?
— Это перестало быть проблемой, когда я понял, что теряю тебя.
— Ты заплатил мне щедрую компенсацию, — я увожу взгляд, потому что его неожиданные слова отдаются глубоко в душе.
— Как босс, я чист, — соглашается Алексей. — Но я не хочу быть твоим боссом.
Моя вилка задевает тарелку, раздается тонкий звенящий звук. А потом легонько скрипят ножки стула. Алексей отодвигается от стола и встает.
— Знаешь, что я сейчас вспомнил?
Он останавливается рядом со мной, но через мгновение опускается вниз. Его широкая ладонь ложится рядом, из-за чего моя ладонь кажется маленькой и хрупкой. А еще я непроизвольно представляю, как он потянется дальше и сожмет мои пальцы.
Обнимет их, согрев.
— Я выкупил тот дом, из гаража которого по юности угнал машину.
— Только не говори, что отца того паренька ты тоже разорил.
— Мать не позволила. Она как-то узнала или почувствовала и сказала “нет”.
Оу.
Значит “нет” для него все-таки существует.
И прислушиваться к чужим словам он умеет, надавливая на собственное горло.
