На его бледном лице не было ни капли страха, только решимость.
Вода ударяет меня сверху, барабанит по макушке крупными каплями. Кап-кап-кап. Шуршание воды.
Мы под душем. В нашей с Элором ванне.
Элор чуть нависает надо мной, частично закрывая от падающей с потолка воды. Капли барабанят по чешуйкам на моих обнажённых плечах — и когда Элор успел сорвать с меня рубашку? Зачем?
— Ри… — он тянет с меня штаны.
Вода кажется горькой от крови вампиров. По солнцу и луне на дне огромной ванны струятся розовые потоки подкрашенной воды.
Освободив меня от пропитанной кровью одежды, Элор тоже раздевается до панталон, отбрасывает свои грязные тряпки.
Вода всё барабанит и барабанит по нам, напоминая дождь, который так любил Халэнн. Дождь, под которым мы кружили с Халэнном. И тихо смеялись от переполнявших его эмоций.
— Им это было даже неинтересно, — произношу я внезапно для себя. — Не было каких-то личных счётов, жгучего желания уничтожить именно нас, хотя уничтожение последних менталистов у драконов — тактическая, а то и стратегическая победа. Но их даже это не интересовало и не вдохновляло. Это было просто задание. Им было всё равно, каких драконов убивать. Они шли на дело с ленцой, потому что уже нажрались драконьей крови. Воспринимали это как досадную помеху собственным делам. Просто досадную помеху, — последнее звучит как-то особенно горько. — Они ходили по моему дому, смотрели на убитых ими — и им было всё равно. Они уничтожили всё, всю мою жизнь… и для них это было ничего не значащим, проходным делом. Поводом похвастаться этим перед приятелями за выпивкой. Но в целом — ерунда… Ерунда.
В груди так пусто, словно внутри ничего нет.
Элор прижимает меня к своей обнажённой груди (его сердце стучит часто, мощно), гладит по волосам. Его голос нарушает размеренный шелест воды:
— Только потому, что они воспринимали происходящее так, ты до сих пор жива. Только из-за наплевательского отношения они не проверили тело Халэнна, не стали искать тебя, ушли сразу, опасаясь, что защитные чары просигнализируют во дворец, и к вам выдвинется подмога. Задержись они в замке чуть дольше, и ты бы с ними столкнулась. Тебя тоже должны были убить на случай, если Эштран поделился информацией о переделывании сознания Линарэна, на случай, если ты что-то узнала сама.
— Да, им приказали уничтожить всех менталистов нашей семьи, не только дедушку.
— Ты выжила по счастливой случайности, — продолжает Элор.
Счастливой ли?
— …не стоит об этом сокрушаться, — заканчивает Элор свою мысль.
А сам он не сокрушается об этом? Не лучше было бы, если бы тогда умерла я?
Вода вдруг перестаёт падать на нас, но продолжает лупить дно ванны вокруг, и брызги отскакивают на наши ноги. Потоки стекают, словно по невидимому куполу. Элор разжимает объятия, обхватывает ладонями моё лицо и заставляет посмотреть на него. Он немного бледен. Капли воды стекают с его волос, скользят по лицу, по дрогнувшей губе. Несколько влажных бисеринок мерцает на мокрых слипшихся ресницах. Элор вглядывается в моё лицо.
Всего мгновение.
И целует.
Неожиданно: менталистку, только что лазившую в чужих головах. Неужели не боится? От этих мыслей мои губы нервно дёргаются, и Элор отстраняется. Но только для того, чтобы поднять меня на руки. А вода всё шелестит, напоминая о дожде.
Глава 9
Нас ждёт застеленная меховыми покрывалами гардеробная. В слабом сиянии магической сферы видно, что платья и костюмы сдвинуты в сторону, на столике поджидают кувшины и кубки.
Кровь разбрызгивается по стене моего родового замка, откатывается срезанная стремительным ударом рука. Вампиры движутся быстрыми рывками, их силуэты смазываются…
А, нет, это воспоминания, и сейчас Элор укладывает меня на мех. Голем подаёт кубок, и Элор заливает мне в рот пряное драконье вино.
Целует.
Под когтями хрустят проломленные рёбра тёти…
— Ри, Ри! — Элор тормошит меня за плечо, скользит пальцами по щеке. — Ри, ты здесь. Ты сейчас здесь.
Он снова прижимает меня к груди и гладит по плечу, спине. Его сердце бьётся слишком быстро.
Слишком-слишком быстро, как сердце вихрастого Эрина…
Зажмурившись, пытаюсь изгнать кровавые образы, жуткие ощущения разрывающейся под моими — вампирскими — руками плоти.
— Ри, ты можешь как-то повлиять на эти воспоминания? — Элор смотрит мне в глаза. — Можешь их притупить?
Могу.
И не могу.
Это слишком остро. Невыносимо. И в то же время я не могу отказаться от этого безумного фейерверка кровавых брызг.
Последние минуты жизни моей семьи.
Последние мгновения.
Прежде я смогла пригасить тоску по ним, отстраниться от всего, кроме смерти Халэнна, но теперь… меня разрывает на части. Я тону в этих новых воспоминаниях, в чужих личностях.
— Ри! — Элор встряхивает меня, и я открываю глаза.
Ореол его подсвеченных волос напоминает протуберанцы пламени. Золотую корону вокруг почерневшего в затмении солнца.
Запускаю пальцы в эти шёлковые огненные кудри. Прохладные. Чуть влажные. Сколько раз я мечтала запустить в них пальцы — с удовольствием, имея полное на это право.
И сейчас я имею на это право.
Тяну Элора на себя, сама подаюсь вперёд, целясь в губы Элора своими губами. Они соприкасаются, и меня обжигает его внезапная холодность.
Чуть отклонившись, замираю. Мы с Элором смотрим друг другу в глаза.
Внимательно.
Будто ищем что-то.
Его зрачки расширены, но кожа прохладная.
Разжав пальцы, откидываюсь на щекотный мех покрывал и снова закрываю глаза, погружаясь в водоворот перемешанных воспоминаний: боль и хищная радость, страх и скука. И кровь, кровь, кровь…
Это напоминает погружение в омут — медленное и неотвратимое. Прекрасно понимаю, что должна цепляться за реальность, отстраниться от чувств. Знаю, как это делать, ведь дедушка готовил меня к тому, что погружение в чужую память может сломить волю, затянуть в себя, свести с ума.
Я всё это знаю, но с каким-то хладнокровным идиотизмом позволяю этому всему происходить, позволяю стенам разума ломаться, оставляя моё сознание беззащитным… Я кружусь в кровавых воспоминаниях, словно алые разлетающиеся во все стороны брызги.
— Ри… Ри…
Прикосновения. Они прорываются сквозь замедляющиеся, застывающие, словно эпические полотна, сцены убийств. Чужие пальцы скользят по моему телу. Элор прижимается к шее губами. Нюхает меня. Гладит. Целует. И шею. И грудь. И руки. Тело. Словно заново изучает. Меня, расколотую на кусочки, парящую между застывшими картинками побоища. И опять в его прикосновениях нет сексуального подтекста, только кропотливое исследование.
