Толстое стекло раскололась, и темно-багровая жидкость брызнула струей, смешиваясь с натекшей на землю кровью. До меня донеслась густая волна хорошо знакомого запаха. То же, что и в моей тюремной камере, Тристаново вино.
Мастер взмахнул «розочкой» из разбитой бутылки, целясь «весельчаку» в горло…
— Мастер, вы что! — немолодой дядька кинулся навстречу разъяренному Рикардо, бесстрашно перехватывая руку с «розочкой». — Тихо, мастер, тихо. Ну идиот он, пьянь… — на этом слове мастер снова попытался рвануться, дядька вцепился ему в плечи, а избитый до неузнаваемости работяга с неожиданной прытью пополз в сторону, оставляя за собой дорожку из капель крови и вина.
— Не надо… убивать… — разбитыми губами бормотал он, забиваясь под штабель — до меня донесся густой запах винного перегара.
— Он отслужит, мастер! — пообещал дядька.
— Отслужу… — покорно согласился битый, приподнимаясь на локтях.
— Отработает!
— Отработаю…
— Отработает? Что он сутки делал? Почему половина груза еще здесь?
— Не половина… — кажется, избитый «весельчак» искренне обиделся.
Мастер заревел и забился в хватке дядьки, изо всех сил пытаясь дотянуться острыми зубьями «розочки» до проштрафившегося «весельчака». Тот жался к штабелю, ящики качались, норовя вот-вот рухнуть мне на голову. Подскочившая к мужчинам старуха с неожиданной сноровкой выкрутила мастеру кисть, отнимая «розочку».
— Хватит! — командно рявкнула она, и мужчины действительно замерли. — Нечего тут! А ты… — она походя пнула любителя господского вина в бок. — Встал, загрузил последние ящики в телегу, и увез быстро, пока мастер не рассвирепел окончательно!
— Дык как же я погружу, когда я весь побитый, вона, и двигаться не могу… — прошамкал тот, аккуратно поднимаясь на четвереньки.
— Мне наср…! — яростно вызверился на него мастер.
— Мастеру неинтересно. — с неожиданной деликатностью «перевела» старуха. И пока битый, держась за бок, охая и причитая, ковылял в цех, досадливо бросила мужчинам. — Помогли бы ему, а то до утра тут проторчим! Потом из жалованья у него вычтете!
— И еще раз отлупим! — стукая кулаком в ладонь, мрачно пообещал дядька в комбинезоне, явно недовольный необходимостью таскать тяжести.
Глухо простучали копыта, прошелестели смазанные колеса — старуха подогнала ко входу телегу без бортов, запряженную крупными тяжеловесами, явно из табунов Аниты Вальдес. Хотя у нас тут каждая вторая лошадь из ее табунов. Если не каждая первая…
Троица мужчин принялась таскать длинные, и явно тяжелые ящики, причем битый непрерывно причитал и всячески старался отвертеться. Только пинки и зуботычины подельников заставляли его как-то двигаться.
— Может, оставим половину? — наконец пропыхтел он, с трудом взгромождая последний ящик поверх высокого и опасно покачивающегося штабеля. — Лошадка не свезет!
На что немедленно получил очередную зуботычину и упал, плюясь кровью.
— По половинкам возить всю ночь можно было — а ты пьянствовал! — мастер навис над ним, сжимая и разжимая кулаки, и явно с трудом сдерживаясь, чтоб не начать снова лупить дурака. — А теперь убираться надо скорее, пока нас тут не застали!
— Лошадка не свезет — сам впряжешься и потащишь! — буркнул дядька, за шкирку поднимая подельника с земли.
— Чего бояться, скоро тут все наше будет. — пробурчал тот, вытирая рукавом окровавленное лицо, и зыркая исподлобья на своих мучителей. — Вот скажу главному, что вы совсем не верите в нашу победу!
И тут же получил пинка с двух сторон.
— Юшку утри, победитель, из носа течет! — насмешливо скомандовала ловко, как белка, карабкающаяся на штабель мамаша Торрес. — И ящики подвязать помоги!
Шмыгая носом, битый взялся за брошенный ему конец веревки, не замечая, как переглянулись у него за спиной мастер и дядька в рабочем комбинезоне. Мне стало искренне жаль: таких дураков, как этот, надо беречь. Чужих таких дураков. Проблема в том, что для мастера с подельником битый был своим дураком, так что… убьют. Вопрос только: сразу как груз довезут, или он им еще для чего-то нужен… В любом случае, я ему помочь не могу.
Ящики перекосило направо… налево… верхний чуть не грохнулся… верхний все же грохнулся, и его с руганью и новыми зуботычинами вечно во всем виноватому битому снова втащили наверх… Наконец, последний узел был затянут, битого, норовившего пристроится на передке, согнали с телеги, мамаша Торрес звучно щелкнула языком, дядька в комбинезоне ухватил коня под уздцы… запряженные в телегу тяжеловозы налегли на постромки и… справились! Неспешно, поскрипывая и проседая под тяжестью, телега выкатилась за ворота. Последним, повесив голову, плелся избитый. Видно, чувствовал что-то, все время нервно оглядывался на следующего за ним шаг в шаг мастера.
Тот остановился в воротах, снял раскачивающийся под легким ветерком фонарь и заспешил следом за телегой, там на него цыкнула мамаша и мастер без споров дунул на огонек. Фонарь потух, и телега медленно покатила по озаренной неверным лунным светом дороге.
В сторону поместья.
Глава 14. На краю смерти
Я проводила их взглядом, и неслышно ступая, выскользнула из-за ящиков. В неверном свете луны видны были следы поспешных сборов: клубки слежавшихся опилок перемежались кучами ветоши, валялись деревяшки, из которых торчали гвозди. Лаковыми лужицами поблескивали потеки мазута. Я замерла на границе угольно-черной тени и серебристого света, всматриваясь в распахнутую дверь фабрики. Дверной проем заливал кромешный мрак, в окнах здания, похожего на узкий длинный пенал, не светилось ни одного огонька.
Я не целитель, чувствующий биение жизни. И не некромант, всегда знающий есть ли поблизости те, кому рано или поздно предстоит умереть. Я даже не степной охотник, который просто — чует! Постояла. Послушала. Подождала. Свет в окнах не мелькнул, наружу никто не выглянул. Тишина. Я подобрала юбку, и стараясь не вступить в потеки машинного масла, пошла ко входу.
После залитого лунным светом двора, сама фабрика, казалось, была погружена в непроницаемый мрак. Впрочем, через пару мгновений он оказался все-таки худо-бедно проницаемым — тьма начала словно расслаиваться, отделяя массивные контуры станков. Я крепко зажмурилась, снова открыла глаза и наконец шагнула вперед.
— Скраааап! — половица подо мной зашлась пронзительным скрипом.
Я снова встала, тяжело, с присвистом дыша, и чувствуя, как струйка ледяного пота сбегает по спине.
И чего, спрашивается, испугалась? Здание старое, полы рассохшиеся, ничего удивительного, что все скрипит… Прежде, чем шагнуть, я попробовала пол носком туфли.
— Скреп… — предостерегающе скрежетнула старая доска.
Если тут кто-то есть, теперь он обо мне знает. Я вздохнула… и прошептав формулу активации, сотворила над ладонью «светлячок». Подняла руку, осматривая помещение в переливающихся лучах света. Почему-то светлячки у меня всегда получались с прозеленью, из-за этого помещение казалось аквариумом с единственной рыбкой — со мной. Стараясь держаться дальней стены, чтоб свет не мелькнул в окнах, я медленно пошла между неподвижными громадами станков.
