— Как арест, командор, однозначно как арест.
— На каких основаниях?
— Летти сказала. — невозмутимо ответил Ярвуд.
— Вы делаете все, что вам велела… Летти? — процедил Улаф, окидывая меня негодующим взглядом.
— Да! — развеселился Ярвуд. — Я начал делать как велит Летти с первого дня войны, и мы не только выстояли на нашем Последнем Балу, но даже сумели с него уйти! Потом еще почти год делал, что она говорит, когда она командовала северными партизанами. И потом еще до самого конца войны, только тогда ее приказы начали приходить из столицы. Мне поздно переучиваться, командор… да и не вижу оснований.
— Улаф, Улаф… — под недовольным взглядом Трентона я провела ладонью по щеке Улафа. — Ключевых туннельных развязок, через которые можно открыть проход на Султанат и перекрыть сообщение между Югом и центром Империи, всего три. Есть только одна причина, почему из них всех выбрали именно Приморск, и почему милый Криштоф…
Трентон демонстративно поморщился.
— …совершенно не боялся сопротивления. — я наклонилась к уху Улафа и промурлыкала. — Только если командор гарнизона в сговоре! Ах, Улаф, брат мой по крови, брат мой по оружию, когда я узнала тебя, я так надеялась ошибиться! А тут твой приказ солдатам гарнизона оставаться в казармах, что бы ни случилось… — я укоризненно покачала головой. — Зачем же ты… так? Ты же воевал за империю, почему теперь ты ее предал, кузен? Чем тебя купили, брат-солдат?
Мне было больно. Мне было правда больно. Мало мне брата-заговорщика и невестки-убийцы. Теперь еще и Улаф…
— Чем купили? — тихо выдохнул он, глядя на меня больными, совершенно горячечными глазами. — Кузина Летти… Полковник Ярвуд… Вы же были на севере, вы лучше других знаете, там не осталась ничего! У меня не осталось — ничего! Ни семьи, ни дома… даже города не осталось! А после войны — что? Я командую гарнизоном здесь, на юге — где не воевавшие мужчины имеют в сто… в тысячу раз больше, чем я? А там на севере, женщины… наши, северные женщины, принимают алеманских мужчин и… их поганых детей! Ты же сама, сама говорила, Летти — чтобы отомстить за наших детей, мы должны отобрать у врага его!
— Так мы это и делаем. — вздохнула я. — Их дети, растущие у нас, в семьях с нашими матерями, перестанут быть алеманскими и станут нашими. Алемания еще могла подняться после поражения, но после того, как их дети, их будущее, станут нашими, ей не вернуться в большую политику. Никогда. — я немного подумал и честно добавила. — Ну или лет триста.
А еще я когда-то очень сильно задолжала алеманским детям. Нет, вернись я даже сейчас в тот страшный день — поступила бы так же. Но нынче, к счастью, и день другой, и мы иные.
— Я вообще-то, дрался ради того, чтоб те, кто за моей спиной, сохранили все: и жизнь, и детей, и имущество. — пробормотал Ярвуд. — Прости, Летти, я знаю, ты не любишь пафоса.
— Вы меня не понимаете! — выдохнул Улаф.
— Я бы стыдилась, если бы вдруг поняла вас, бывший командор. — я отвернулась. Я не хотела больше видеть этого человека.
Что-то в этот приезд домой много накопилось тех, кого я не хочу больше видеть. И не увижу. Ни Криштофа, ни Мариту, ни Улафа… Ни Тристана. Рада ли я этому? Я встряхнула головой — такие мысли мне не по чину… и не по должности. Только и пробормотала:
— У всех сложные чувства, душевные травмы и переживания! А нам — разгребай.
— И не говори! — согласился Ярвуд. — Надеюсь, на сегодня сюрпризы уже закончены?
— Да что ты! — усмехнулась я. — Нет, конечно!
Глава 28. Дело горничной завершено
Под руку с Трентоном с одной стороны и Ярвудом с другой я направилась к выходу. Мимо нас торопливо протащили носилки со старым магом-дорожником, Гюрзой, Ка Хонгом и Мамовски. Носилки Мамовски были накрыты простыней полностью, с головой.
Я знала, что нам могло и не повезти. Что несколько ружей заговорщики не оставили на пляже, а сразу забрали с собой и вывести их из строя не получится. Но мы надеялись, что обойдется. Зря. Для Мамовски — не обошлось.
Горничные щебечущей стайкой окружили заложников: кутали в шали покорно, как автоматы, бредущих невесток де Орво, и вели под руки сломленного старика. Солдаты тащили арестованных — Марита брыкалась и орала, как базарная торговка, Криштоф и Улаф шли молча. Мы шагнули через порог станции…
У подножия лестницы ждала толпа.
Мужчины и женщины, подростки, дети, кто-то даже младенца на руках держал. Встрепанные, кое-как одетые, а некоторые попросту в халатах поверх ночной одежды. Те, кто выскочил из ближайших домов, и те, кто примчался с другого конца города. Время у них было, я старательно следила, чтоб на станции мы провозились подольше, давая им это время. А уж пылающую над головами громадную, на полнеба иллюзию, отражающую события на станции, видно даже с окраин. Она прокручивалась раз за разом, и вот именно сейчас огромный, слегка размытый, но вполне узнаваемый Криштоф тряс Горо за плечи, повторяя:
— Я готов принести эту великую жертву ради будущего Юга!
Люди стояли, запрокинув головы и смотрели, смотрели, смотрели…
И только один мальчишка повернулся на стук открывающихся дверей и завопил, тыча пальцем в зажатого между солдатами охраны Криштофа:
— Мама, смотри, смотри! Это тот дядька, который приказал всех убить!
И люди начали отрываться от зрелища над головой и поворачиваться к нам. Один за другим, один за другим…
Изображение на небесах пошло рябью, точно его скомкала чья-то громадная рука… и снова вспыхнуло, на сей раз с агентом Султаната, прижимающего к себе невестку де Орво и торопливо бормочущего:
— Да вас местные сами империи выдадут, если, конечно, попросту в клочья не разорвут!
Толпа качнулась. Люди еще не шевелились, но толпа уже подалась в сторону ступеней и сотни взглядов искали одного человека…
Этот человек не выдержал:
— Я… Я не виноват! — завопил Криштоф, дергаясь в руках солдат и по-детски поджимая ноги, будто боясь, что сейчас его потащат навстречу толпе. — Это не я! Это… Они! Они все знали! И вот он! И вот она! Следили за нами! Знали, что мы задумали! И сами, специально отправили поезд с детьми! Это они убили ваших детей! Пожертвовали ими, чтоб нас поймать! Убийцы! Это они, они убийцы!
Обжигающие взгляды невесток де Орво уперлись мне в затылок.
Я кивнула и негромко сказала:
— Можно.
И это мое короткое слово прокатилось по площади неожиданно гулким эхом, заставив стихнуть все звуки.
А треск распахнувшейся оконной ставни — вздрогнуть всю площадь.
Из окошка гостевого дома при станции до пояса высунулась девочка с растрепанными косичками и отчаянно-радостно запищала, размахивая руками, будто мух гоняла:
— Мамочка, мы здесь! Мы еще вчера приехали, только нам выходить не разрешили!
