Церковный хорал больше не звучал. Я рассеянно посмотрел в ту сторону. И отсветов на потолке больше не было. Вняли доброму совету — убрались! Куда интересно?
Костер догорел. Одни угли переливались и вспыхивали. Светало. Рассвет, как догорающие угли. Или разверстая пасть Зверя. Того самого, Зверя из Бездны. Кровавая пасть.
У костра сидела Тереза и держала руки над огнем. Угли потухли.
Я даже не удивился ее появлению.
— Пойдем!
— Оставь меня! Зачем ты подаешь мне надежду, которой нет и быть не может!
— Не может не быть надежды! Пойдем!
Гул вертолета, визг сирен, свет фар. От догоревшего костра поднималась струйка дыма. Они не могли не заметить.
Она поднялась, протянула мне руку.
— Пойдем же! Проклят тот, кто отчаялся!
Мне слишком хотелось коснуться ее руки. Полно! Да можно ли ее коснуться!
Я принял ее ладошку в свою ладонь, словно хотел поцеловать или пригласить на танец. И чуть не задохнулся от боли. Знак! Словно клеймо. Каленое железо. Не то приятное легкое жжение, что от прикосновения воскрешенных Эммануилом, не ощущение покалывания от рукопожатия другого обладателя Солнца Правды. Нет! Дикая, всепоглощающая боль. Я вскрикнул и выпустил ее руку.
— Прости…
Послышались шаги. Гром солдатских ботинок по бетону, эхо по перекрытиям. Голоса. Переговоры полицейских, короткие приказы.
— Пойдем! Все равно, пойдем! Вставай же!
Она больше не подала мне руки. Просто стояла надо мной и умоляла: «Вставай!»
Я поднялся на ноги. Невозможно было не подняться.
— Ну! Скорее же!
Она метнулась к лестнице в подвал. Я бросился за ней. Если спасение предлагает призрак — почему бы нет? Жизнь стоит того, чтобы ради спасения заставить служить себе все силы земные и небесные.
— Ну, здравствуй, Петр!
Я обернулся у края лестницы.
Марк стоял в пяти шагах от меня и поднимал пистолет. Холодный взгляд Марка, который уже не Марк. И дуло пистолета.
— В сердце, Петр, так быстрее всего. Лучше героина.
Боль в знаке. Я упал на колени. Тереза тянула меня за руку. Выстрел. Потом еще. Я не почувствовал боли. Только рубашка намокла и прилипла к телу. И боль в знаке стала затихать, отошла и распалась на отдельные волны. Я где-то читал, что в момент стресса в организме выделяются морфиноподобные вещества.
Я скатился по лестнице и, к своему удивлению, смог встать. Она не выпускала мою руку, но боли больше не было. Мы промчались через зал, где была месса, темный и опустевший. Оказались в каменном туннеле, освещенном только сиянием, исходившим от лица и волос моей проводницы. Туннель упирался в решетку, похожую на вентиляционную. Я подергал — заперта. Тереза коснулась ее рукой, и решетка упала.
Она протолкнула меня туда. Мы были в каменной кишке со старинной кладкой. Да, дом новый. Но, что может быть новым на Святой Земле? Здесь под любым офисом могут оказаться древние катакомбы. Потом был люк и тяжелая дубовая дверь, которую моя спасительница открыла так же легко, как решетку. Все плыло перед глазами, меня подташнивало. За дверью я упал и потерял сознание.
Надо мною был каменный свод пещеры. Белый с желтыми разводами. Точнее красноватый. Наверное, рассвет или закат.
Я попытался приподняться на локте, и меня пронзила боль.
— Отец Иоанн! — надо мною склонилась девушка с черными вьющимися волосами и носом с горбинкой. Наверное, красивая. Но не в моем вкусе.
Иоанн подошел и положил руку на повязку у меня на плече. Там боль утихла, зато знак словно залило пламенем. Я взвыл.
Он отдернул руку.
— Не стоит. Ему это не поможет, Мария.
Я посмотрел на девушку. Может быть, одна из тех Марий, что знали Христа. Нет. Смертная.
Боль в плечо вернулась. Я закусил губу.
— У нас плохо с лекарствами, — извиняющимся тоном сказала Мария.
Я осторожно приподнял правую руку. Знак был, конечно. А я уж думал, что меня излечило прикосновение Терезы и сожгло на моей руке Эммануилову печать. Как бы ни так! Если ни колесо Екатерины, ни содранная кожа апостола Варфоломея, ни стрелы другого Варфоломея не аргумент для Него — как может быть аргументом такая мелочь!
— Есть водка, — добавила девушка.
Да, лекарство конечно. Правда, по моему глубокому убеждению, исключительно наружное.
— Давайте, что есть, — хрипло сказал я.
Боли это практически не сняло, но я заснул. И там в моем сне тоже была боль.
Когда я проснулся, голова раскалывалась. Да, отвык я от вина дешевле десяти солидов за бутылку.
По-прежнему ныло раненое плечо.
— Мы тут достали немного для вас, — сказала вчерашняя девушка и сделала мне укол.
Это помогло. Следующее мое пробуждение было менее неприятным. Меня накормили куриным бульоном и консервами не лучшего качества. Но по тому, с каким видом их подала Мария, я понял: от себя отрывают. Возможно, последнее. Есть было совестно. Но необходимо для того, чтобы выжить.
Девушка улыбнулась, встала, крикнула кому-то:
— Государь!
И передо мною возник Жан Плантар. В потрепанных джинсах и рубашке, когда-то явно недешевой, но пережившей не одну стирку. Юный д'Артаньян отправляющийся в Париж из своей Гаскони. По одежде. По чертам лица. Но не по глазам: слишком много мудрости и скорби. Д'Артаньян с глазами Христа. Я вспомнил Эммануила на развалинах Лубянки. Опять ведусь! Да хватит уж! До сих пор Плантар не производил на меня такого впечатления. Наверное, последствия обезболки.
— Вы искали со мной встречи?
— Да… Кстати, как я здесь оказался?
— Вынесли по подземному ходу, потом перевезли сюда.
— Как?
Он пожал плечами:
— На машине.
— Это Иудейские горы?
— Да.
— Откуда у вас все это? Машины, продукты, лекарства. Все же денег стоит.
Он улыбнулся.
— У слуг Сатаны есть одна приятная особенность: они взятки берут.
Как ни странно, эта фраза очень расположила меня к нему. Так мог бы сказать Эммануил. Все-таки Плантар реалист, хоть и рядится в одежды мистика. Значит, найдем общий язык.
— Зачем брать взятки? Имущество погибших все равно подлежит конфискации.
— Конфискованное идет в казну, а взятка в карман.
— Логично. Но ведь не все берут.
— Где-нибудь совсем наверху, ближайшие приближенные Эммануила, может быть, и не берут. Но нам это и не нужно. Для легализации кредитки достаточно мелкого чиновника.
