– Снять… вот еще немного – и был бы у меня дохлый некромант. Очень удобно, к слову, получилось бы… я твое тельце городским властям, они бы мне медальку.
– Хрен тебе.
– Это да… хрен мне, а не медалька. – Земляной протянул руку: – Встать можешь?
– Кто…
– Я тебя вытащил.
– Голова болит.
– Тащил не за ноги, так что это от собственной дурости.
Ноги, что характерно, тоже побаливали. И туфля исчезла, как Глеб подозревал, осталась она где-то в доме, в который его точно не пустят.
Глеб встал.
Серый мир покачивался. Влево и вправо. Вправо… и вправо. И потом влево. Как-то от покачивания этого слегка мутило, но с мутью он справился.
Икнул. Зажал рот ладонью… нет, не справился.
– Знаешь, мне вот тебя даже не жаль, – почти искренне произнес Земляной, протянув флягу и платочек. – Печать, конечно, нужна, но ты мне как-то нужнее… а этого урода мы достанем.
Он растянул губы в улыбке и добавил:
– Мне через годик-другой опять ко двору возвращаться… из него хороший голем выйдет. И веришь, на этот раз я даже совестью маяться не стану.
Глеб поверил.
– Что… теперь…
– Тебе – ничего, возвращайся. А мы с Мирославом попытаемся убедить, что убивал не ты. И никто из наших. И… постарайся без приключений, ладно? Погоди… скажу, чтоб сопровождающих выделили, а то ведь мало ли.
Много.
Искр становилось все больше, пусть искалеченное изнанкой зрение постепенно приходило в норму, но искр определенно становилось больше. Они вспыхивали то тут, то там, чтобы задержаться, зажечь другие. И люди гомонили.
Голоса их Глеб различал плохо, однако и без слов было очевидно: скоро полыхнет.
Твари… уроды… убили… на куски…
Слова причиняли почти физическую боль. И Глеб закрыл ухо ладонью.
Отпустят… опять отпустят… пока всех не вырежут… свечи… ритуал…
– Идем, – Глеб оперся на тощее плечо Арвиса. – Нам пора возвращаться.
И возможно, стоит отправить мальчишек в тот же Петергоф. Особняк у Глеба большой, места хватит. Школу, конечно, в столице открыть не разрешат, но пара недель, пока они здесь не разберутся… Елена будет недовольна.
Плевать.
В опустошенной скорбницами душе не осталось места ни для сомнений, ни для сожалений. И это было по-своему удобно.
В экипаж он забрался с трудом. А два жандарма, приставленные Земляным, сделали вид, что не замечают слабости Глеба. Они вообще предпочитали смотреть в сторону, только над головами их плясали искры гнева.
Этак довезут, только не к дому, а куда-нибудь за город, на тихую окраину, да там и оставят…
Прижался и затих Арвис.
Свистнул возница, и лошадка сорвалась с места. Подковы ее звонко цокали, и этот цокот мешал сосредоточиться на блаженном равнодушии, которое с ним – и Глеб знал это точно – ненадолго.
Он заставил себя дышать. Считать до ста. И обратно.
Вспомнил малый рунный круг, а перед глазами стояла та почти еще девочка со светлыми волосами, аккуратно разложенными вокруг головы. Это ведь тоже не случайность, а часть картины. Нимб рукотворный.
Почему… он раньше убивал, но не так… Жертвы всегда одиночные, а тут сколько? Сосчитают, конечно. Земляной принесет отчет. Но явно с десяток, а эта девочка… ее не стали уродовать, более того, ее смерть была безболезненной, и в крови наверняка отыщут какую-нибудь отраву.
Глеб знает какую. Сок черной омелы.
Он действует быстро, парализуя и тело, и волю. И что получается? Кто-то заглянул в квартиру, потребовал вечер – иногда клиенты бывают капризными. Заплатил. Без денег мамочка не согласилась бы закрыть свое нелегальное – а Глеб не сомневался, что публичный дом регистрации не имел, – заведение для одного человека.
Впрочем, денег у него хватает.
А дальше что? Визит? И выбор. Девки, которых мамочка вывела, а он… угостил? Бутылка вина? Или конфеты? Возможно, даже дорогие. Столичные. Как устоять?
Не важно. Главное, отравы хватило для всех. Дальше…
Коляску тряхнуло. И цепь рассуждений порвалась.
Глеб огляделся. Улица. Дома. Ограда. Лошадь пляшет. Люди мрачны и злы. Они не верят, что Глеб не убивал. Пока их сдерживают чувство долга и страх, но скоро ярость возьмет и этот барьер.
– Спасибо. – Глеб почти вывалился из коляски, но устоял.
– Чтоб ты сдох, – вполне себе искренне отозвался возница.
– Когда-нибудь мы все…
Под ноги плюнули. И хлыст взлетел над конской головой, щелкнул, поторапливая.
Глава 6
– Вот ведь… – Глеб вцепился в тонкое деревце. – Арвис, ты как?
– Хорошо.
– А я вот… не очень. Иди домой. И не притворяйся, что ограда для тебя что-то да значит… Завтра поговорим, когда при памяти буду.
– А…
– Постою.
Он и вправду просто хотел постоять. Подышать воздухом, который вдруг стал разреженным и горьким. Он пробовал этот воздух на вкус и находил в нем все новые и новые оттенки.
Изменение ритуала несвойственно безумцам. Глебу ли не знать. Всегда начиналось одинаково.
Скрещенные пальцы. Недовольный взгляд. Кольцо мастера поворачивается, и кажется, что эта полоска серебра сейчас перережет палец, на котором она надета. Уж больно узка, а палец пухл.
Скрип стула. Голос:
– Ты не стараешься. Мне жаль, но тебя придется наказать.
Страх.
И улыбка существа, которое любило этот страх, сладкий-сладкий, куда слаще леденцов, которые оно носило с собой, чтобы одаривать крестьянских детишек.
Крестьяне батюшку любили.
А вот Глеба не жаловали, быть может, оттого, что на землях родовых он появлялся редко, отдав дела на откуп управляющим. И уж точно не кормил посторонних детей конфетами.
Не слал поздравлений.
И не дарил отрезов ткани. Он не снисходил до прогулок по землям, не останавливался, чтобы перекинуться парой-другой слов со старостой. Не слушал про урожаи и удои, да ему, если честно, было глубоко плевать на то, что творилось на Змеиной балке и сколько в этом году получится взять сена со старых заливных лугов.
…Карамелька во рту. Перекатывается. Постукиваясь о зубы, которые были белыми-белыми. Пальцы щелкают, и первое клеймо, которое недаром называют ученическим, вспыхивает огнем.
– Терпи, – существо не приближается сразу, оно ходит кругами, с каждым все ближе. – Сила – это боль. Чем больше ты способен выдержать боли, тем сильнее станешь. Ты пока не способен ни на что…
