– К тому, что по вашему заказу Кузнецов распространял слухи.
Таржицкий хмыкнул. И вновь обратил высочайшее внимание на мясо, которое остывало, а с тем изрядно теряло во вкусе. Собеседник что? Никуда не денется. Сидит. Взглядом буравит, но ко взглядам всяким, будь то буравящий, будь то испепеляющий, Михайло Евстратьевич привычен.
– Эти слухи во многом и способствовали тому, что, как вы выразились, в городе ныне беспокойно. Ко всему Кузнецов явно был замешан в попытке убийства.
– Надо же… и кого он пытался?
– Анну Платоновну…
– Анну… Анну… погодите, цветочницу, что ли? – теперь удивление Таржицкого казалось вполне искренним. – А для чего мне ее убивать?
– Может, для того, чтобы получить ее дом? – разговор был пустым, следовало бы откланяться, но Глеб сидел, продолжал изучать человека, который не вызывал ничего, помимо легкой брезгливости.
– Дом? Погодите… это ведь на той улочке, которая ваша? Так? Да, у меня имеются определенные виды… но убивать… помилуйте, это как-то чересчур. Пройдет год или два, и она сама захочет уехать. Вы же знаете, как это делается? Сперва создается товарищество жильцов, для, скажем так, улучшения общего благообразия места. Выдвигается председатель, помощники опять же. После принимаются постановления большинством голосов. К примеру, об общем единообразии вида дворов… смена забора… после ремонт жилища, которое обязано будет соответствовать общему облику.
Вырубка сада. Снос оранжереи, когда выяснится, что она мешает соседям. Суд, куда, возможно, обратится Анна, но вынесет он постановление не в ее пользу, ибо в этом городке суд принадлежит хозяину.
– Вижу, вы понимаете. Да, земля обойдется мне несколько дороже, но и общая стоимость со временем вырастет. А женщина, сколь я слышал, и без того не отличается здоровьем. Вряд ли понадобится так уж много сил, чтобы ее выжить. И не просто выжить, но действуя законно и без ущерба для собственной репутации.
Вот теперь Глеб имел сомнительное удовольствие созерцать истинное лицо Михайлы Евстратьевича.
– С вами, конечно, несколько сложнее. Поэтому я и готов предложить вам любую помощь, буде вы согласитесь… содействовать.
– Не соглашусь.
– Жаль. – Вилка легла поверх ножа, а пухлые пальцы переплелись. – Бунт не то, что мне нужно, но иногда они случаются. А последствия… я вас предупреждал.
Глеб позволил тьме ожить.
Она выбралась на ладони, заклубилась темным облаком, поползла, заставив собеседника поморщиться. Таржицкий явно ощущал себя не лучшим образом.
Люди боялись тьму.
И страх этот, подспудный, ныне нашептывал градоправителю, что гость его далеко не так беззащитен, как казалось, будил сомнения, уговаривал оставить школу в покое.
В любом другом случае Михайло Евстратьевич прислушался бы.
Тьма исчезла.
А Таржицкий моргнул и потянулся к стакану с водой, который осушил одним глотком. Дернув себя за галстук, Михайло Евстратьевич сказал:
– Вижу… вы будете готовы, однако… прольется кровь. Неужели вам не жаль людей?
– А вам? – спросил Глеб. – Вам не жаль?
Молчание.
– Сколько вы вложили? Немало. Выровнять берега, насыпать пляжи, начать строительство. Дать рекламу, и отнюдь не в газетах. – Тьма не желала уходить, она сосредоточилась на ладонях, покусывая их, уговаривая дать больше свободы. Неужели Глеб не видит, что человек, сидящий напротив, жалок?
Он испуган.
И страх в нем борется с жадностью. Надо лишь немного помочь, а то и вовсе… что произойдет, если, скажем, наилюбезнейший Михайло Евстратьевич вдруг скончается?
Удар там. Или сердечко не выдержало? Он-то небось на это сердечко не больно внимание обращал. Вон, чревоугодствовал и в иных удовольствиях телесных себе не отказывал. А организм – штука тонкая… тьма может сделать так, что никто не заподозрит.
А даже если заподозрит, что с того?
Неужто Глебу не найдется что сказать? Неужто слова его будет не достаточно? Ведь и вправду бунт случится, того и гляди вспыхнет городишко, а где бунт, там и пожары. И кровь. И сколько ее прольется только для того, чтобы некий господин сохранил капиталы?
Бунт что? Отпылает и уймется, напротив, своя выгода есть. Людишки-то многие поспешат сменить место жительства, все тем же страхом подгоняемые. Стало быть, имущество свое продадут по ценам низким, а через год-два или даже пять все забудется.
Сотрется.
И земля на приморском курорте в цене прыгнет. Всего-то и надобно, что подождать. А ждать Таржицкий, как и любой иной политик, умел.
Так неужели он, готовый платить чужими жизнями за собственные капиталы, не заслуживает смерти?
– Извините, – Глеб поднялся. – Надеюсь, вы понимаете, что ситуация располагает к особым мерам? И я вынужден буду обратиться к короне…
Михайло Евстратьевич слегка поморщился, но кивнул. А после сказал:
– Коли погодить изволите, то тут и обратитесь. Его императорское высочество любезно ответил на мое приглашение. И прибудет, чтобы открыть ежегодный бал.
А вот эта новость удивила. Весьма удивила.
Николай не имел обыкновения покидать Петергоф без веской на то причины.
– Да, – подтвердил Михайло Евстратьевич, подвигая миску с ледяным творогом. – К моему скромному прожекту проявили высочайший интерес. И как только об этом узнают, думаю, что мое финансовое положение, и вправду несколько пошатнувшееся, поправится.
Корона и деньги. Деньги и корона.
И бунт, который ныне совсем уж не вписывается.
– А потому по-человечески вас прошу, – Михайло Евстратьевич прижал обе руки к обширной груди. – Уезжайте. Оно вам надо – мешать интересам короны?
Глава 15
Эта женщина ограду преодолеть не сумела. Впрочем, она и не пыталась, стояла у калитки, разглядывая Анну и хмурясь, и унылое сонное лицо ее казалось на редкость некрасивым.
– Впустите? – спросила она, склоняя голову набок. И сейчас сходство ее с Глебом стало просто-таки пугающим. Разве что черты лица несколько мягче, но… все одно похожи.
Как брат и сестра.
– Для чего? – впускать ее не хотелось. У Анны еще слегка кружилась голова, да и слабость не оставляла. Боль, правда, почти ушла, но зато остался круглый камешек с запертой в нем кровью. И та перекатывалась, то светлея, то темнея почти до черноты.
Рисунок крови завораживал.
И Анна долго, она сама не знает сколько, просто сидела, разглядывая этот самый камень, не имея сил расстаться с ним. Она не знала, куда подевался старик. И вернется ли.
И… признаться, это не было ей интересно. А вот кровь была. Наверное, потом, после, Анна нашла бы в себе силы подняться, убрать этот треклятый камень – для чего он ей? – и заняться… чем-нибудь да заняться. Однако ее побеспокоили.
