– Безумие, оно не всегда заметно. Для прочих отец до последнего оставался нормальным. Герой войны. Примерный семьянин. Заботливый хозяин. О нем до сих пор вспоминают с теплотой, и… многие верят, что это я виноват в случившемся.
Пальцы Анны гладили его щеки, губы. Касались лба, будто желали вытянуть, стереть ту отравленную память.
– Я был слаб. Слишком слаб. Недостаточно старателен. Недостаточно сообразителен. Неумел. Я был не надеждой рода, а его позором. И поэтому отец до последнего старался получить нормального наследника. Когда матушка больше не смогла рожать, он обратил внимание на сестер. Вспомнил, что некогда, давно, во времена совсем дикие, отцы и вправду брали дочерей в жены, усиливая дар. Правда, те роды́, которые баловались подобным, отчего-то вымерли. Но у безумцев своя логика.
– Ты…
– Пытался его остановить. Но видишь ли, мне не верили. Жестокость? Обучение темных всегда жестоко. Сама суть тьмы такова, что без боли этим путем не пройти. Только как отделить боль необходимую от той, которая просто доставляет удовольствие наставнику?
Сказанное повисло в воздухе. И ответа на этот вопрос не было.
– А что до остального, так… кто поверит? Мои выпады… нет, от них не отмахивались. Приезжали с проверкой, только приезжали те же приятели отца, с которыми он воевал. Которые знали его другим… и мать молчала. Не только она. Все молчали. Все притворялись, что не понимают, о чем речь. И выходило, что я лгал, оговаривал отца. Из злобы? Из зависти? Из слабости своей? Меня презирали. Мне было шестнадцать, когда я сбежал. Просто понял, что еще немного – и меня просто-напросто убьют. Подписался на границу, там встретил Алексашку. Он тоже сбежал, но от деда… у нас много общего. Потом оказалось, что не только у нас, что…
В ее глазах отражается комната.
И он, Глеб, почти как в зеркале. Зеркала, признаться, Глеб недолюбливал, было в них что-то… неправильное, пожалуй.
– Правда, ему сложнее. У меня свободы в любом случае больше, вот…
– Ты не о том сказать хотел.
– Не о том, – согласился Глеб. – Я не могу избавить тебя от проклятия. Как не уверен, что вообще смогу защитить, хотя полог тьмы дает свои преимущества. Возможно, что мы оба не переживем обряда. Или сойдем с ума после. Или сойду лишь я, а ты сперва не заметишь, а потом не сможешь уйти…
– Как романтично.
– У меня и кольца-то нет.
– А оно нужно?
– Нет. Кровь нужна.
– Кровь… – Анна провела пальцем по израненной своей ладони. – Кровь нужна… Что ж, я согласна.
– И тебе не страшно?
– Страшно. – она подала руку, и Глеб ее принял. Он поднялся первым, чувствуя, что время и вправду уходит, что осталось его слишком мало и надо спешить. – Мне давно уже страшно. Сперва было страшно жить. Потом умирать. А теперь… теперь даже не знаю. Но пугаешь меня не ты. И не твой обряд. Да и вообще… может, я всю жизнь мечтала стать графиней.
– А ты мечтала?
Сумерки сгустились. Небо черничного цвета и тонкие полосы сусального золота по облакам. В темноте этой, наступившей как-то вдруг, уютно.
– Нет.
От Анны по-прежнему пахнет дезинфектантом, и еще землей, и… и она стоит близко, слишком уж близко, чтобы остаться равнодушным к этой близости. Глеб слышит ее дыхание и чувствует ее тепло, и тьма его тянется к Анне. Она считает эту женщину своей и не понимает, отчего Глеб, капризный мальчишка, медлит. Неужели не понимает он, насколько это важно – успеть до рассвета.
Укрыть. Укутать. Защитить.
Тьма умеет защищать то, что ей дорого, и…
– Значит, ты согласна?
Анна высока, и не получается смотреть на нее сверху вниз.
– Согласна, – она кладет голову на плечо Глебу. – Но я постараюсь не мешать тебе жить.
Тьма смеется.
Какая забавная женщина. Пожалуй, с ней будет интересно.
Глава 17
Горел костер.
Ярко так. Он растянулся на еловых лапах, обнял смолистые дрова, которые потрескивали, а порой и шипели, выплевывая в пламя капли смолы. Пахло дымом.
– Вы… вы что-то не то задумали. – Ольга стояла на границе огня. Ее лицо покраснело, а волосы растрепались, и потоки теплого воздуха шевелили кудри. – Определенно не то… я… мне дед рассказывал об этом обряде. Он опасен! Он очень опасен, и поэтому его перестали использовать…
На темный плащ Ольги садились искры. И гасли. Одна за другой.
– Разве это не достаточно романтично и безумно? – поинтересовался Алексей. Он оседлал круглый чурбан и вытянул ноги, едва не сунув их в пламя. Чурбан покачивался, и Анна не могла отделаться от ощущения, что стоит слегка подтолкнуть его, и Земляной полетит в пламя. – Вы должны ценить романтику и безумие.
– Но не такую же! – возмутилась Ольга. – И вообще, я не понимаю, что я здесь делаю… Анна, представляете, ко мне в окно влез мальчишка с запиской от этого… ненормального.
Земляной довольно зажмурился и сделал вид, что говорят не о нем, совсем не о нем.
– Что вам нужна моя помощь!
– Она и вправду нужна. – Алексей сунул в огонь длинную палку. – Невесту следует подготовить, а тут как бы особо и некому…
– Вы ведь не всерьез? – тихо спросила Ольга.
– Боюсь, что всерьез.
А Глеб молчал.
Он ни слова не произнес больше, и в этом молчании Анне виделся упрек. И чувство вины, которого она давно уже не испытывала, ожило. Зашептало, что она, Анна, не имеет права связывать себя узами брака.
Она проклята.
А если и выйдет проклятие снять, то… то все равно бесплодна. И значит, не может считаться в полной мере женщиной.
– Другого варианта нет, – тихо сказал Земляной. – А если бы и был…
– Анна, – Ольга вцепилась в руку. – Вы ведь разумная женщина. Вы…
Глеб выпустил руку, и Анна ощутила себя невыносимо одинокой, будто бы ее вот просто взяли и бросили. Здесь. Сейчас.
Бросали всегда и…
– Так правильно. – Она нашла в себе силы справиться с паникой и с жалостью к самой себе. – Что нужно сделать?
– Ничего особенного. – Земляной вытащил горящую ветку. – Переодеться… Иногда бывает тяжело. Кровь там идет. Платье испачкает. Да и… ритуалы, они не любят отклонений.
И Анне протянули платье.
То есть она точно не знала, платье ли это, просто ком ткани, казавшейся в сумерках темной.
– Украшения снимите. Амулеты тоже. Белье. И обувь.
– Господи, – Ольга закатила глаза. – А она чем не угодила? У вас тут, между прочим, крапива в траве!
– Ничего страшного. – Анна огляделась. Возвращаться в дом желания не было, как и переодеваться на глазах у всех.
