– Заткнись уже, ладно? У меня от тебя мозги болят.
– Может, – эта девушка обнимала себя, будто боялась потеряться, – все-таки не надо? Может, есть другой способ?
Нет. И тьма не позволит отступить.
– Руки… Анна, смотрите, сейчас я сделаю надрез. Больно будет, но самую малость. Вам ли бояться боли? Мне нужна толика вашей крови. И Белова тоже. Кровь смешается. Потом вы ее выпьете… понимаю, что это противно, однако такова суть ритуала. Затем вас разведут на разные лучи звезды. Если взглянете…
* * *
Смотреть нужды не было, Анна и без того ощущала эту звезду, вычерченную на земле. Она была словно клеймо, которое земля хотела стереть, но терпела.
Ради нее, ради Анны.
– Дальше наше дело… свечи, дым и все такое… мы просто уменьшим напряжение границы. А вот что будет после, тут я не скажу. Описаний мало сохранилось. Смысл в том, чтобы вы отыскали друг друга и чтобы его тьма вас приняла. Как это будет выглядеть, я не знаю. Но у вас получится.
Он не верил. Говорил и не верил. Сволочь он, Земляной.
– Я буду страховать вас. Я умею выходить на ту сторону, но мое присутствие может помешать. Поэтому вам придется самой. Если вдруг покажется, что вы заблудились, что вы что-то видите, ужасное, пугающее… в общем, зовите, я вытяну. Во всяком случае, постараюсь. И еще… сам я способен держать границу около получаса. Вдвоем… думаю, на час хватит, а там постарайтесь уже.
– Анна… – Ольга дернула за рукав. – Это же безумие, Анна…
Полное.
И Анна протянула руку. Боли она, к слову, почти не ощутила, так, легчайшее прикосновение. А вот кровь выглядела нарядной. Алые нити на запястье. И браслеты.
Как тот гарнитур с гранатами, который лежит где-то на туалетном столике. Раньше Анне он казался чересчур вычурным, слишком ярким, а теперь она любовалась всеми оттенками алого.
Хорошо.
Кровь Глеба была темной, почти черной. Она расползлась поверх крови Анны, поглощая ее, меняясь. Тоже красиво. Завораживает.
Чьи-то пальцы коснулись лба, провели липкую горячую полосу.
– Не надо трогать.
Анна не будет.
Щеки. Подбородок. Губы.
И чаша прижалась к ним. Всего-то и нужно, что сделать глоток. Ничуть не противно, кровь теплая и сладкая, пьянит.
Голова кружится.
– И все-таки я считаю, что вы совершаете глупость. – Ее ведут, и женщина рядом горит. Анна теперь видит огонь внутри ее, он колышется, он сворачивается комком, будто стесняясь собственной яркости, и вновь вспыхивает, не способный совладать с силой.
Забавно.
– Теперь… вы уж постарайтесь не умереть, а то здесь станет совершенно не с кем общаться.
Огонь тянется к Анне. И отступает. И она остается одна.
Она смотрит на темную землю, на которой проступают черные нити. Круг. Из него не выбраться. И там, за границей круга, остались люди.
Мальчики. Их много, куда больше, чем Анне думалось.
Она видит Арвиса и белую его силу, которая похожа на новорожденную вьюгу, только крылья ее еще слабы.
И Богдана.
Миклоша.
Того мальчишку, который наблюдал за Анной сегодня… как это было давно, целую вечность тому.
Она видит и взрослых. И кажется, весь город. Только надо на цыпочки подняться, тогда точно увидит. Руки расправить, взмахнуть крылами и взлететь. Выше и выше. И еще…
Она, Анна, уже не человек, она ветер и немного птица, вот только оторваться от земли совсем не выходит. Держит ее… что держит?
Тьма.
Она клубилась внизу, черная, беспроглядная. Она тянулась к Анне, желая обнять ее, пожрать, и в душе вспыхнул страх. Анна забила крылами, но лишь опустилась ниже.
Тьма была душной, как старое пуховое одеяло.
– Спи, детонька, спи… – его натянули по самые глаза, и сухая рука коснулась волос. – От же… бедолажная…
Жарко. Дышать нечем. И ломает, и крутит.
– Чья она? – голос отца доносится сквозь стену. – Говори!
Матушкино бормотание. Тянет подняться, но вместо этого Анна прячется под одеяло. Отец снова пьян. В последние дни он только и делает, что пьет.
– А говорили мне, что с потаскухой связался… предупреждали…
Малиновый компот, с мятой варенный и сладкий до невозможности. Но пить заставляют.
– Ничего, детонька, пройдет…
Тьма оживает позабытыми образами, она заглянула в Анну и нашла в ней много интересного.
– Молись, и Боженька тебя простит. – Матушка щипает Анну за бок. – Сиди смирно. Что за ребенок мне достался…
В храме тесно. И страшно. Со стен глядят на Анну недобрые люди, и кажется, что сами эти стены того и гляди сомкнутся. Она бьется в них, в тенетах, а матушка шевелит прозрачными губами, повторяя:
– Господь все видит… каждому и по заслугам.
В какой-то момент храм превращается в гроб, и Анна лежит в нем. Она точно знает, что это ее похороны, что она умерла, и лишь удивляется тому, что душа не отделилась от тела. По крышке стучат комья земли. Рано! Еще слишком рано! Анна не хочет так…
И в какой-то момент страха становится слишком много, чтобы его вынести.
– Глеб! – ее крик раскалывает домовину, и тьма отступает. – Глеб…
Она кружится, повторяя это имя на разные лады. Она создает людей, разных, Анне совершенно незнакомых, и среди этих людей нужно отыскать того единственного, с которым Анна решилась связать свою жизнь.
Именно так.
Успокоиться и отыскать. Паника никогда и никому не помогала, а потому следует взять себя в руки. Тьма смеется и корчит рожи. Она спрашивает Анну, неужели та настолько самонадеянна? Неужели и вправду думает, что у нее получится? Что она достойна?
Анна не знает, достойна ли. Она закрывает глаза, отрешаясь от окружающего ее мира, который слишком зыбок, чтобы ему верить.
Связь должна быть.
Кровь. Кровь не водица, и… и по ней надо найти Глеба, просто почувствовать, где он… нить… вот эту… взяться за нее.
– Ты просто удачное решение, – сестра Глеба первой заговаривает. – Для меня удачное. Ты никчемна. Бестолкова. И долго не проживешь. А он не выживет без тебя. Уйдет. И я стану наконец свободна. Я получу деньги. Много денег. Я буду жить так, как мне хочется.
– Живи, – выдыхает Анна и делает шаг.
А после поднимает руку, отделяя себя от той, в ком нужной крови капля.
– Мой сын достоин лучшего. – Эта женщина в темном платье Анне незнакома. Она скорбно поджимает губы и качает головой, становясь неуловимо похожей на Лазовицкую. – Кого он выбрал? Мещанка… найденыш… больная и проклятая. Ты же не сможешь дать ему детей, а в этом, и только в этом, состоит главный долг женщины.
