Эти явились не просто так. Они ждали… И ждали… И…
Глеб подошел ближе.
Он знал, что тьма его не выдаст, но кто-то, представлявшийся ему самому серым размытым пятном, спросил:
– Долго еще?
– А ты торопишься?
– Так… неспокойно как-то. – Человек зябко повел плечами. Он видел мир обыкновенным, но ощущение близости чего-то неправильного заставляло лишь крепче сжимать ствол. – Вдруг да…
– Заняты они все. – Этот, второй, был обвешан артефактами, которые тускло светились. И Глеб не удержался. Он дотянулся до самого яркого и выпил его, затем выпил второй и третий.
Задумался над последним. И забрал его силу тоже.
– А если…
– Тебе заплачено. – Человек перехватил ствол винтовки, и Глеб коснулся железа, выпуская тлен. Пройдет несколько мгновений, и металл покроется тонким налетом ржавчины, чтобы спустя час или два вовсе рассыпаться.
– Так-то оно так, да только…
– Жди.
И Глеб согласился. Он теперь видел все куда как яснее…
Заскрипела калитка.
А ведь он бы и вправду не поверил, если бы кто рассказал.
Кто?
В живых осталась бы лишь она, его маленькая беззащитная сестра, которая придумала бы, почему она вдруг уцелела.
– Спокойно. – Земляной выступил из тьмы. Он был страшен, слепленный из клочьев ее, но как-то наспех, отчего одна рука казалась длиннее другой. Кривые ноги, раздутое тело, которое разорвалось вдруг, превратившись в сплетение щупалец.
Змей?
Змеи упали на землю, чтобы войти в нее.
– Почему? – тихо спросил Глеб, провожая змей взглядом.
– Полагаю, большей частью из-за денег. Но потом спросим. Если, конечно, будет у кого. Знаешь, меня всегда удивляла та наивность, с которой люди полагают себя умнее прочих.
– Давид? – тихий оклик заставил людей оживиться. – Давид, ты…
Она сделала шажок, близоруко сощурилась, вглядываясь в ночь, которая для нее была непроглядна. А кто-то из пришлых передернул затвор.
– Стой, – его остановил тот, кого Глеб решил убить. Просто потому, что на жизни этого человека держались остальные, он привел их к дому.
Он убедил, что дело того стоит. Заплатил. И держал всех своей уверенностью.
– Не хватало шума…
Он вышел из-под полога, шагнул к женщине, приобнял ее. И упал до того, как успел нанести удар. Из руки выпал нож, и клинок блеснул в полутьме.
А ограда пришла в движение.
Она налилась чернотой, той угольной, непроглядной, которая будит в душах человеческих потаенные страхи и воспоминания о временах, когда во тьме жили чудовища.
Они и сейчас здесь.
Стозевны. Стоглазы. Когтисты и голодны.
Глеб почувствовал, как натянулась ткань мира и привлеченные пролитой кровью твари изготовились сделать шаг.
Кто-то охнул.
– По-моему, достаточно. – Земляной отряхнулся, и тьма слетела с него комьями грязи. В следующий миг мир стал прежним, разве что граница все еще ощущалась нестабильной. – И это вас касается…
Он сдернул полог.
Десятка два… немного, но достаточно, чтобы солгать о толпе возмущенных горожан. И толпа будет; заведенная речами, она приближается к дому. Глеб слышит и крики, и пьяные голоса.
Звон разбитого стекла.
– Смерть темным! – этот крик проносится по улицам, и его подхватывают многие голоса.
Кто бы ни задумал спектакль, он постарался.
– Мастера! – взвизгнул кто-то и, верно со страху, нажал на спусковой крючок. Только ничего не произошло.
Ржавчина доедала металл.
– Смерть… – Толпа приближалась с двух сторон. И теперь Глеб отчетливо ощущал ее настроение. Чем-то это походило на слияние.
Исчезли люди разумные в той или иной степени. Боязливые. Или храбрые. Бестолковые. Имеющие собственное мнение. Кому в толпе дело до чьего-то там мнения? Она переварила их всех.
Старых. Молодых. Здоровых и не слишком. Красивых, уродливых, обыкновенных… тех, кто еще утром раскланивался с соседом, обмениваясь сплетнями…
Дай нож, и он вопьется в горло этому соседу, а толпа лишь взвоет, радуясь пролитой крови. Она, чудовище, сама по себе.
Безумна. Бездумна. И голодна.
Глеб ощущал этот голод, как и страх, обуявший людей. Что им обещали? Простое дельце? Прийти в дом, дождаться, когда дверь откроют, и вырезать всех, кто в доме найдется. А потом… потом уже толпа.
Огонь.
И как после разобрать, кто прав, кто виноват.
– Знаешь, дорогой мой товарищ, – Земляной вытащил тьму в явь, слепив из нее уродливый шар, – мне всегда казалось отчасти несправедливым, что в большинстве подобных историй отвечают за содеянное вовсе не те, кто и вправду виноват.
Тьма была податливой, и когда ее набралось достаточно, Алексашка поднес ее к губам и подул. А Глеб добавил силы.
Проклятие развернулось в воздухе, выплеснуло тончайшие нити.
Кто-то закричал. И заткнулся.
– У вас будет шанс, – сказал Алексашка, глядя на людей с той улыбкой, с которой порою малюют святых. – Два дня, чтобы явиться в управу и написать чистосердечное признание.
– Глеб! – опомнившись, Елена кинулась к нему, вцепилась, прижалась и зашептала: – Глеб, как хорошо, что ты пришел… я…
– …пыталась меня отравить, – это произнес Даниловский и, кивнув, добавил: – Я должен отметить, что, несмотря на ваше нежелание касаться данной сферы, проклятия у вас получаются на удивление интересными. Я бы не отказался от схемы, если позволите…
– Он меня… он меня… – Елена заламывала руки, оглядываясь то на Даниловского, который выглядел, по обыкновению, спокойным, даже несколько отстраненным, то на Земляного, то на тело, вытянувшееся у калитки. – Он меня домогался!
– Боюсь, вы не представляете для меня интереса как сексуальный объект. – Легкий наклон головы. И в этом видится насмешка.
– Он… он… требовал, чтобы я… чтобы… я хотела…
Глеб прижал палец к губам.
Позже.
– Вон пошли, – велел Земляной, и люди отступили. А вот крики стали ближе… и кажется, добавился к ним протяжный собачий вой. Хлопнул выстрел.
Вновь зазвенело стекло.
– Смерть…
– Думаю, – говорить было сложно, – нам стоит уйти… отсюда.
Глеб коснулся шеи сестры. И та обмякла.
Он успел подхватить тело, оказавшееся неожиданно тяжелым. Посторонился Даниловский, пропуская. А ниже по улице громыхнул взрыв…
