– Мужчина! Мужчина! Вы ведь ко мне пришли, да? – с возмущенным повизгиванием спросила тетя Люба, пытаясь высунуться из-за Евкиной спины. – Почему вы пристали все к моему мужчине? Он же ко мне пришел, отстаньте от него!
Иван поднял голову, глянул на Аню в неловком недоумении, и она торопливо пояснила ему:
– Не обращайте внимания, пожалуйста… Тетя Люба у нас не в себе… Это у нее возрастное, это бывает… Просто не обращайте внимания.
– А когда танцы уже начнутся? – снова громко спросила тетя Люба. – Мужчина, вы пригласите меня танцевать?
– Да успокой ты мать, Евдокия! – сердито попросила баба Шура. – Перед человеком же неудобно, ей-богу! Он ведь подумает бог знает что!
– Да, я сейчас ее уведу… – быстро согласилась Евка, вставая с места. Погладив мать по плечу, проговорила ей тихо на ухо: – Танцы нынче не здесь будут… Пойдем, я тебе покажу, где они будут…
– А пусть мужчина с нами пойдет! – не унималась никак тетя Люба, кокетливо поводя сухими плечами. – Чего ж мы его здесь оставим, он ведь ко мне пришел!
– Мужчина потом подойдет… Чуть позже. Идем скорее, идем!
Евка потянула мать за руку, помогая подняться с дивана, потом обняла за плечи, повела к выходу. Тетя Люба шла неохотно, оглядывалась назад, даже упиралась немного. Все за столом молчали, опустив головы. Будто им было стыдно перед гостем за такое явное безобразие. Когда в прихожей хлопнула дверь, одна из бабушек вздохнула тихо:
– Бедная, бедная Любка… Совсем не в себе стала уже… Как Дуня все это переносит, не знаю… Раньше-то Любка хоть памятная была, а теперь уж ни в какие ворота, как говорится. Старость не радость, что ж поделаешь?
Баба Шура тоже вздохнула, потом спросила у гостя:
– А Паша-то как уходил? В хорошей памяти был?
– Да… Он просто болел долго, не вставал уже… Ночью умер, во сне.
– Мама тоже во сне умерла… – тихим эхом откликнулась Аня. – А перед смертью сказала, что пришла пора ей с Пашей встретиться. Я вот все думаю… Неужели она и правда чувствовала, что он тоже уходит? Столько лет без него жила, но все равно чувствовала?
– А ты как думала, милая? Конечно, все чуяла! – уверенно ответила ей баба Шура. – Человек перед смертью по-особому себя чувствует, все про себя и про других знает, вся прожитая жизнь перед ним по-новому открывается. Помирать ведь тоже надо уметь… Я вот, к примеру, пока не готова помирать, все еще за жизнь цепляюсь, как молодуха. И Любка вон тоже… Беспамятная, безумная, а за жизнь цепляется крепче крепкого. Хотя, по сути, какая такая у нее жизнь, в безумии-то? Посмешище, а не жизнь. Жалко ее, бедолагу… Не знаешь, Ань, Евдокия будет ее куда пристраивать или нет?
– Нет. Не будет. Она же ей не чужая. Она ей мать.
– Ой, удивила… А то сейчас молодые с матерями-то не церемонятся! Стряхивают с рук, как старые рукавицы. И все дела! Я вот шибко боюсь, что моя дочка задумает пристроить меня куда… Взялась было поговорить с ней об этом, а она отмахивается!
Разговор за столом завязался на эту грустную тему, с рассуждениями и печальными примерами, и велся бы еще долго, если бы сердобольная баба Шура не произнесла тихо, глянув на Ивана:
– Устал с дороги гость-то твой, Анюта… Да и мы заболтались, давно по домам пора. Пойдемте, девки, пора и честь знать! – обратилась она к другим бабушкам, первой вставая с места. – Ишь, пригрелись тут на вкусных харчах!
«Девки» согласно закивали, начали вставать с места. Аня метнулась на кухню – дать каждой бабушке по заготовленному гостинцу, чтобы не с пустыми руками ушли.
Проводив гостей, начала собирать со стола, и Иван подхватился тут же, проговорил быстро:
– Я вам помогу, Аня… Только вы командуйте, что нужно делать, ладно?
– Да, спасибо… – благодарно улыбнулась Аня. – Тогда вы посуду из комнаты в кухню носите, а я ее перемывать буду. Вместе мы быстро справимся, я думаю.
Когда вся посуда была перемыта, Аня предложила гостю:
– Может, чаю хотите, Иван? Я бы с удовольствием чаю выпила.
– Что ж, чаю так чаю… – покладисто согласился он.
Сели за кухонный стол, Аня разлила по чашкам чай, придвинула гостю вазочку с вареньем:
– Вишневое… У нас много вишни в саду растет. Правда, она мелкая и кислая, но варенье вкусное получается. Попробуйте…
– Спасибо, Аня. Спасибо вам за все, правда.
– Да за что вы меня благодарите, Иван?
– Ну… Хотя бы за то, что не прогнали. Я ведь и впрямь свою вину перед вами чувствую за отца. Это ж я тогда его не отпустил… А ведь он любил вашу маму, очень любил…
– И она его очень любила, Иван. И нет за вами никакой вины, что вы. Столько лет с тех пор минуло… Да и в чем можно обвинить ребенка, который несмышленышем еще был?
– Расскажите мне про вашу маму, пожалуйста. Или хотя бы фотографию покажите… Ведь наверняка у вас есть ее фотографии, правда?
– Конечно, есть. И много. Раньше ведь фотографии в цифровом варианте не хранились, как сейчас, их обязательно распечатывали и хранили в толстых бархатных альбомах. И у меня такие альбомы есть. Сейчас я их вам принесу…
Иван долго рассматривал фотографии, вглядывался в лица, комментировал тихо:
– Какой отец здесь молодой, не узнать… А ваша мама просто красавица, Аня. Особенно вот здесь, на свадебной фотографии. Оба такие молодые и счастливые…
– Да, они были самой красивой парой в Снегирях, все так говорили. И никто понять не мог, почему расстались. И даже мне мама ничего не объясняла, хоть я и пыталась у нее про отца выспросить. Недавно только рассказала… Перед смертью… Если бы слышали, Иван, с какой любовью она про моего отца говорила! То есть… И про вашего отца тоже…
– И он вспоминал о ней с любовью, Аня. И просил меня съездить, поклон передать… Но, выходит, опоздал я с поклоном-то. Зря приехал, выходит. Жаль…
– Ничего не зря, Иван. Если отец вас об этом просил, значит, надо было приехать. А скажите… У вас ведь фамилия отцовская, Снегирев?
– Да… Он всех нас усыновил и удочерил потом. И фамилию свою дал. И вы тоже Снегирева, да?
– Нет… По молодости Снегирева была, потом замуж вышла, Воробьевой стала. Понижение взяла по птичьему рангу, выходит…
Иван взглянул на нее коротко, улыбнулся. Потом вздохнул, аккуратно закрыл альбом, проговорил тихо:
– Ладно, пойду я… Извините за беспокойство, Анечка. Спасибо вам за все…
Она смотрела растерянно, как он поднимается из-за стола, потом вдруг неожиданно для себя сказала быстро:
– Да куда ж вы пойдете, на ночь глядя! До станции далеко… Оставайтесь, переночуйте! Я вам на диванчике в большой комнате постелю. И не возражайте даже, вы меня ничуть этим не стесните! А я завтра утром на кладбище вас отведу, вот и поклонитесь от отца маме… Хоть так…
