Мара была уверена, что опекун затаится и будет пакостить. Конечно, не своими руками. Но ведь она в доме одна, с ней только старый Хиберт. И они не смогут вечно сидеть за стенами замка, рано или поздно придется выйти, потому что захочется кушать. Ей невольно подумалось, как бы сплетня, что она стала жертвой разбойников, не оказалась правдой.
Неприятно, но Мара гнала от себя эти мысли.
За эти три дня она навела относительный порядок в замке, правда, у нее руки отваливались и разламывалась спина. Горечь, оттого что она смотрела на голые стены и вспоминала о том, что раньше здесь висел гобелен или стоял поставец с посудой, давила в себе безжалостно.
Жива будет, рано или поздно, сделает так, чтобы замок обрел первозданный вид. Сейчас трудно было задумываться о будущем, главное было — дотянуть до совершеннолетия. Тогда она сможет распоряжаться своей судьбой без оглядки на Меркеля.
Плохо было то, что за прошедшие дни в замок не заглянул ни один арендатор. Означать это могло только одно — ее опекун и тут приложил свою руку.
Но это еще предстояло выяснить.
На следующий день, еще раз тщательно проверив запасы, Мара собралась сама съездить к арендаторам и пополнить запасы еды. Она как раз была на конюшне, седлала одну из двух оставленных «щедрым» дядей лошадей, когда вошел Хиберт.
— Что это вы делаете, мадхен? — настороженно спросил старый слуга.
Мара ответила не сразу. А тот отставил лопату к стене и подошел ближе.
— На прогулку собрались? Так я вам не советую, у вашего дяди совести хватит подстроить какую-нибудь пакость.
— Да нет же. Я собираюсь съездить к арендаторам.
— Оставьте все это, — решительно отстранил он ее. — Я сам. А вы сидите в доме и ворота заприте.
* * *
Вернулся Хиберт уже к вечеру, сумрачный, усталый. Привез кое-какой еды и чуть не с порога заявил:
— Плохи дела, мадхен. Ваш дядя, уж простите, редкостный подлец. Выгреб все подчистую. Люди сами еле концы с концами сводят. Нам-то всегда с едой помогут, но…
Мара поняла без слов.
Приближается время сбора податей в казну, а им платить будет нечем. Промелькнуло много разных мыслей, но Хиберт смотрел на нее, и она сказала:
— Ничего, как-нибудь выкрутимся.
В тот день у них был очень приличный ужин. Но Мара ела и все думала, что надо бы экономнее расходовать еду. Ей, например, вообще много не нужно, а вот Хиберту — да. На нем вся тяжелая работа. Мяса бы…
И тут он сказал:
— Мадхен, я завтра пойду на охоту. Попробую перепелок набить, кроликов.
— Хорошо, — сказала она. — Тогда я с тобой.
В лесу можно найти грибы, ягоды и дикие груши, орехи. Она уже мысленно это все прикинула.
— Нет, мадхен. Вы останетесь дома, запретесь и будете сидеть тихо. И не смотрите на меня так. Я не юная девица, меня не похитят разбойники.
— Зато они могут напасть на тебя, ранить.
Старый Хиберт тихо рассмеялся.
— Ах, мадхен, если бы в мои молодые годы обо мне так беспокоились. А мы с вашим батюшкой многое повидали, да…
Потом уже серьезно сказал:
— Завтра схожу на охоту. Потом за дровами в лес. И я договорился, раз в неделю с хутора будет приходить жена арендатора. Поможет вам со стиркой и уборкой.
Ей потом было стыдно перед старым слугой. И грустно, оттого что тот, кто должен был о ней заботиться, оказался таким подлецом.
О Родхаре Айслинге она в тот момент не думала. Она вообще не думала о нем. Разве что ночью, и немного днем.
* * *
Утром Хиберт уехал на охоту, а она, как договорились, заперлась. Стала заниматься делами по дому, и вдруг топот копыт на подъездной дороге к замке. В тишине так громко разносился звук, и слышно было, что всадник несется во весь опор. Ей тревожно стало…
Побежала смотреть.
Там был Меркель Хантц, ее опекун. Подскакал и начал колотить в ворота.
— Откройте! Что, ослепли?! Хиберт! Открывай немедленно.
Она приоткрыла маленькое окошко в окованной железом двери.
— Полегче, дядя Меркель. Если вы будете так кричать, надорветесь.
На несколько секунд он даже потерял дар речи, а потом из него полилось:
— Ах ты бесстыжая! Как ты смеешь так разговаривать со мной?!
Он даже покраснел с натуги, но Маре было все равно.
— Зачем вы пожаловали, дядя?
Он хмыкнул и, внезапно сменив тон, проговорил:
— Приехал проверить, как ты здесь живешь. Не нужна ли тебе помощь?
Столько яду, столько шипящих.
— А вы, значит, приехали мне помочь?
Меркель кивнул:
— Отчего же нет? Если ты правильно себя поведешь.
Что-то такое оценивающе сальное мелькнуло в его взгляде, что Мару просто затрясло.
— Дядя, как вы можете?!
— А что? Замуж ты все равно не выйдешь, так что… О будущем надо подумать, пока ты еще годишься на что-то.
У нее в глазах потемнело от злости, и хоть руки тряслись, но говорила она спокойно:
— Как знать, дядя, как знать.
— Угу, — протянул тот. — А скоро подойдет время платить подать. Чем будешь платить?
— Я несовершеннолетняя, — в тон ему ответила Мара. — Вы мой опекун, подати — это ваша забота. А вы выгребли все подчистую. Как отчитаетесь перед королем, когда подойдет срок?
— А вот тут можешь не беспокоиться. Его величество призвал тебя на отбор? Призвал. Платья тебе надобны были? Надобны? А на это все нужны деньги. Вот и пришлось выгрести все, чтобы отправить тебя достойно. А в том, что ты опозорилась и растеряла все по дороге, разве моя вина?
Мара была потрясена. У него так складно получалось, что она еще вышла виноватой!
— Упрямишься? На порог меня пустить не хочешь? Посмотрим, что будет завтра, когда ты по миру пойдешь, — бросил Меркель напоследок и ускакал.
Она смотрела ему вслед, а потом прошептала:
— Не дождешься.
глава 22
В четкой и размеренной жизни короля как будто произошел сбой. И как он старался, положение не удавалось выровнять. С того музыкального вечера, когда Истелинда вывела его из себя, прошло еще несколько безумно скучных дней. выматывающих душу. А с того проклятого дня почти две недели. Он их считал по часам.
На отборе за это время состоялось еще несколько музыкальных и прочих вечеров. И каждый раз генеральская вдова выдумывала какое-нибудь благородное состязание для девиц. За это время они уже и пели, и декламировали, и даже демонстрировали способности к устному счету и рукодельничали.
