– Только что я сообщила воинам, что Хаяма можно вернуть к жизни, …есть такой ритуал. Жестокий ритуал обмена у грозовых жрецов, – обессилено произнесла Тара, – Я жду ребёнка от Хаяма, ты знала? …И вот нашего с ним сына нужно убить, потому что для ритуала нужна его кровь. …Это …произойдет сегодня. Ты бы не смогла убить своего сына ради мужа, а вот я должна сделать это. И даже не для себя, и не потому что люблю Хаяма. Я бы не смогла убить ребёнка, только для того, чтобы вернуть любимого мужчину, нет, …не смогла бы. Я решилась на это вот ради таких же Аджаев, как твой малыш, и многих других, которым повезло родиться. И сделать это мне поможешь именно ты!
– Я?!? – опешила Намира.
– Да. Я так решила. Хочу, чтобы ты ценила своё счастье с Камилем. С тобой я делила тяготы путешествия в Харон, потом любимого мною вольфгара, правда, которого мне потом пришлось отпустить. Пусть теперь я жена другого, но ты разделить со мной и это. Вырвешь из меня моего ребёнка, как вырвали Камиля из моей жизни. Поможешь вернуть вольфгарам веру в победу. Моего сына убьешь именно ты. А почему это должен быть кто-то другой? Из всех вольфгарских женщин только к тебе у меня такое предвзятое отношение, тем более, меня ты тоже не очень любишь. Так что ничто тебе не помешает.
– Не перечь и иди с ней, – вдруг раздался за их спинами хриплый, словно уставший голос Камиля, сдержано обратившись к своей жене. – Сделай то, что скажет тебе Тара. Время почти на исходе. – Он взял на руки своего сына, взглянув на Тару так, …словно время повернулось вспять, словно хотел ей многое сказать. Только Камиль промолчал, понимая, что сейчас не подходящий для этого момент. А Тара из-за своей боли и терзающих её мыслей не заметила, вернувшуюся в его глаза …любовь.
Слишком она была погружена в предстоящее.
Вместе с Намирой, Тара вошла в сооруженный ею каменный дольмен, где под вспыхивающей паутиной покоился Хаям. Там, за этими гранитовыми плитами остались ожидать вольфгарские воины решения их участи.
– Помоги мне перевернуть его на спину, – прошептала Тара. Вдвоем они уложили тело Хаяма лицом к верху, и, разорвав на его груди одежду, засмотревшись на него, Тара ласково погладила его по щеке, закусив до боли губу. Хаям словно спал. Его красивое вольфгарское лицо ещё даже не успела покрыть мертвенная бледность. То, что он был мертв, выдавала эта тишина пустоты в его груди, и эта ужасная рана с запекшейся кровью. Да ещё эти закрытые глаза. Как же ей не хватало сейчас этих пылающих глаз и его вольфгарской силы духа! …Это был один из самых тяжелых, самых жутких моментов всей её жизни. И эти муки уже не умещались у неё в сердце. Ей снова захотелось умереть. Вместо них. Она бы отдала свою жизнь за жизнь ребёнка и Хаяма, но … Она дала себе слово держаться.
– Силы и веры прошу, – прошептала Тара, став на колени. – Цена воскрешения – невинная душа. Да простят меня Высшие боги. Ради спасения большего. – Затем, обернувшись к Намире, она добавила, – Если я буду кричать от боли – не обращай внимания, здесь боль унять я себе не смогу. Ты просто сделай это. До…достань из меня плод. И ……..окропишь его кровью, грудь Хаяма, а я буду читать мантрагалы. Не дай мне потерять сознание, пока он не очнется.
Изнутри, на высоких каменных плитах, сверху донизу, вспыхнули огненные символы. На древнем языке, послышались первые звуки мантрагалов, прервавшиеся на миг женским криком боли. …Стоны. И снова зазвучали мантрагалы, только тише, голосом на исходе сил.
Сцепив зубы, Намира сделала всё, как велела ей Тара. Её вольфгарская суть содрогалась, это не приносило ей удовольствия, и не оставляло её равнодушной к страданиям человеческой девушки. Никогда Намира не ощущала такого отвращения к крови, как в это мгновенье. Никогда она не забудет выражения глаз Тары.
Пролитая на грудь Хаяма кровь его сына, испарилась, будто впитавшись в его сердце. Воздух внутри этих стен звенел и дрожал, накалившись от огненных символов и вибраций звука. Тело Хаяма стало окутываться, словно живой подвижной пеленой, приподнимавшей его от земли. А Тара всё шептала, глядя в одну точку. Рядом с ней застыла боявшаяся пошевелиться Намира.
Через какое-то время, тело владыки клана выгнулось и опустилось вниз. От раны остался лишь темный шрам. Его грудь вздымалась, с шумом втягивая воздух. Как только Хаям открыл затуманенные глаза – Тара упала навзничь, потеряв сознание. Во взгляде вольфгара что-то мелькнуло, будто его разум проснулся чуть позже его души, но его руки потянулись к девушке, всё ещё не осознавая происходящего.
– Ты был мертв. Чтобы вернуть тебя, она пожертвовала вашим ребёнком, – шепотом пояснила Намира, почувствовав необходимость поставить растерянного Хаяма в известность.
– Уходи, – слабым голосом выдавил он, не глядя на вольфгарку, с безумным видом, притягивая к себе Тару, сгребая в охапку свою любовь.
Следом за Намирой, из-за стен донесся его раненый, исполненный боли стон. Так рыдали вольфгары. Без слёз. Их слёзы испарялись на дне их горящих глаз. Но иные так же были способны страдать, разрывая себе душу в клочья. Прочувствовав её терзания, Хаям ощутил ту же боль, только умноженную его любовью к ней.
– Посмотри на меня, – прошептал он, возвращая её в чувство, наполняя своей силой. – Тара! Тара! Тара! В пустоте нет ни чувств, ни ощущений, ни красок. Умирая, я ощутил эту разделяющую нас пустоту. …Ты со мной. Я так люблю тебя!
– Ты знал? Видел, что будет именно так? Поэтому ты словно не замечал его, растущего во мне? – с горечью выдавила она, поднимая на него глаза.
– Нет, что будет именно так – не знал, – затряс головой Хаям. – Просто я не видел его в будущем, но ведь оно же изменчиво. Я не смог увидеть в чём и где будет подстерегать опасность. Прости меня, …за то, что мы его потеряли.
С момента их первой встречи, а особенно после завершения ритуала посвящения в жрецы, в их жизни происходило много сверхъестественных и магических явлений. Но в том, что Хаям восстал из мёртвых – было что-то мистическое, за гранью понимания разума. Они смотрели друг на друга, впитывая взглядом души друг друга, растворяясь и сливаясь снова воедино. Отдаваясь постигшему их року и чувству, которое было сильнее злого рока. Глядя на него сквозь слёзы, Тара осознавала, что заменить ей, чувственную глубину взгляда этого гордого и вспыльчивого вольфгара уже ничто не сможет. Что ничем нельзя заменить ощущений, когда он обнимает её. И только от него исходит такое нестерпимо горячее, пылкое, поглощающее её чувство. Он принадлежал не этому миру, и не вольфгарскому народу – он принадлежал ей. Надменный, заносчивый, непредсказуемый вольфгар любил её.
Где-то о том же думал и Хаям, не отводя от неё глаз. Сейчас их связь была ещё сильнее, и острее был страх потерять, то, что таким невообразимым образом далось ему снова.
Сын. … Вольфгар уже знал, что будет мстить за него ещё яростнее. Хотя он ощутил это уже давно, разорванные и смутные видения предупреждали его об этом, только Таре он не хотел говорить. Хаям знал, что этому ребёнку не суждено было увидеть этот мир. Жажда жизни, жажда любви этой девушки, разгорелась в нем ещё ярче, после пустоты мира ушедших душ. Теперь он зубами выгрызет эту победу. И уже по-другому быть не должно!
