– Да …гораздо. Спасибо Алишер. Не нужно было со мной нянчиться. Я не потерявшийся бельчонок – я взрослая женщина, которая и сама может разобраться в своих проблемах.
– Да уж, – Алишер усмехнулся, сверкнув глазами.
– Я смешная да? Взлохмаченное и зареванное существо конечно трудно назвать взрослой женщиной, – я понимающе улыбнулась, и принялась распускать свою косу, рассыпав волосы по спине. Всегда теряла свои гребешки, поэтому приходилось расчесываться пальцами. Алишер как-то странно застыл около меня, приоткрыв рот. Так обычно пялятся на невидаль.
– Алишер, …ты чего?
– Ничего, – прошептал он, встрепенувшись.
– Послушай, Алишер! – в шатер влетел Камиль и замер с каменным лицом. Потом ожил, криво усмехнулся и подошел к почему-то растерявшемуся брату. Мне показалось, или он действительно обнюхивал Алишера? Не проронив ни слова, бросив на меня уничтожающий взгляд, он выскочил вон. Я нахмурилась.
– Мы ждем тебя, Тара, – выдавил Алишер, спешно скрываясь за пологом. Я пожала плечами и переплела косу. «Он ещё будет на меня так зыркать после всего! Ничего, Камиль, теперь твоя очередь мучиться!»
Мы снова спустились в подземелье лабиринта. И почти сутки пробирались без особых происшествий, осматривая каждое ответвление. Пока я не привела отряд в это место. Остановившись на краю разверзнувшейся пропасти, я горько усмехнулась:
– Добро пожаловать в «Последний путь»! Так мой отец, в шутку, называл эту точку маршрута.
Несколько наших лучников отправили на противоположную сторону горящие стрелы.
– От края до края метров тридцать, – протянул Алишер, осматривая стены. – Проклятье, стены покатые и абсолютно гладкие! Без единой зацепки, словно их кто-то полировал. Вольфгары по ним не переберутся!
– Зато у нас есть это, – кивнула я на тонкую жердочку, переброшенную над пропастью. Алишер коснулся её носком, она прогнулась и стала расшатываться во все стороны.
– Она годиться для летучих мышей! Что будем делать Тара? Может, найдем другой путь? – Алишер раздосадовано взъерошил волосы, пока вдруг с удивлением не вытаращился на меня: – Ттттара? А что это …ты делаешь?
Я раздевалась. Сбросила оружие, обувь, верхнее тяжелое платье, под которым были ещё женские танты (облегающие брюки), нижнее платье с лифом и тонкая сорочка. И все мужчины, двенадцать вольфгаром и двенадцать людей столпились в этом туннеле, пораженно пялясь на меня.
– Я сбрасываю лишний вес. Не хочу вас разочаровывать, но другого пути нет. Я легче любого из вас. Попытаюсь пройти по перекладине, – бросила я.
– Ты в любом случае их не разочаруешь, – процедил Камиль. Его сердито суженые глаза пристально следили за моими действиями. Значит, я на верном пути.
– Тара, это невозможно! По этому не ходят! Она не выдержит твоего веса, даже если ты разденешься до гола! – возмущенно заявил Алишер.
– Ну, Камиль бы сказал, что можно ещё отрубить руки, чтобы была легче, – с сарказмом ответила я. – Я знаю, Алишер, что можно упасть, и умереть от страха пока будешь лететь, и всё такое, не нужно мне вдалбливать, что я слабая немощная и глупая! Вам придется мне довериться! Дайте мне веревку подлинее!
– А что другой нет? – я сначала посмотрела на веревку, потом на воина. – Это плохо, она слишком тяжелая. Ладно, сделаем по-другому, – протянула я. – Вольфгары сильны и быстры, а мы люди умеем очень точно стрелять из лука. Ирвин? – я многозначительно взглянула на командира лучников.
– Я понял, ты пойдешь без страховки. – Воин сосредоточенно размышлял, а затем твердо отдал приказ. – Пол, привяжи один конец веревки к стреле, будь готов выстрелить, как только Тара будет на той стороне. Вы двое, фиксируйте веревку. Томас! Дрю! Цель на противоположную дыру, на случай если оттуда покажутся твари! Сам я буду страховать тебя, – проговорил Ирвин, прикрепляя к своей стреле другую веревку. – Если вдруг что, она догонит тебя.
Я согласно кивнула и начала стаскивать танты, развязала лиф, оставшись в тонкой прозрачной сорочке на длинных и узких бретелях. Я колебалась, и старалась не обращать внимания на мужчин, зная и так, что они уж точно обращают. Однозначно, в нательной сорочке мне будет идти неудобно. А ещё коса длиной ниже пояса, тоже что-то весит. Взяв в руки косу, я подержала её, взвешивая, потом всё-таки схватила свой кинжал, сглотнула колючий ком и размахнулась, чтобы отрезать её.
– Вот уж нет! – гневно процедил Камиль, выхватывая у меня кинжал. – Ты что серьёзно туда собралась?!
– Нет, это я здесь от скуки развернула целое представление! Отдай кинжал и не смей всё решать за меня! – со злостью почти прошипела я, буравя его глазами. Камиль демонстративно швырнул мой кинжал в пропасть.
– Это уже слишком! – выкрикнули мы с ним в один голос.
– Ладно, значит, другие кинжалы постигнет та же участь. Что ж, Ирвин, кажется, у тебя будет работа, будь на чеку, я ещё не хочу умирать, слишком мало в моей жизни было хороших воспоминаний! – Наклонившись, я оторвала кусок подола, набрала побольше воздуха, и стащила с себя последнюю одежду, представ совершенно нагой. Хорошо ещё, что я стояла не к ним лицом. Позади меня кто-то шумно выдохнул. Смастерив себе из оборванного куска набедренную повязку, я услышала замечание, выдавленное холодным угрожающим голосом:
– А зачем она тебе теперь? Лишний вес.
Но слова Камиля, вернее его тон, только развеселили меня. Я распустила косу, перекинув волосы на грудь, прикрыв ими свои прелести, и шагнула вперед. Мне было страшно, …но отступать всё равно было некуда. Стоя на краю, я собиралась духом, сжимая и разжимая замерзшие пальцы.
– Тара, – прошептал в повисшей тишине Алишер, – будь осторожна!
А ОН промолчал….
***
Вольфгары не боялись боли. Они были терпимы к ранам. Они презирали боль и страх. И некоторым из них это вообще было неведомо. Ночные дьяволы были неукротимы, выносливы и сильны, но никто не знал, знакома ли им душевная боль, и как с ней справляться. По крайней мере, Камиль не слышал и не встречал таких – несущих в душе тяжелый камень, мучимых таким сильным чувством и терзаемых страхом потерять причину своей боли. Камиль переживал всё это. Он не знал, как ему с этим жить, какой сделать выбор, ведь любое решение принесет тяжелые последствия. Девушка притягивала его к себе, манила, даже сквозь его напускное равнодушие и спесь. Обладать ею, этого для него было мало, ему хотелось заполнить ею свою пустоту, своё пространство, привязать её к себе, внести в свою жизнь, и быть уверенным, что она только его. Но когда он в тысячный раз повторял себе, что она иная, чуждая его народу, сути вольфгаров – она становилась ему ещё нужнее. Камиль всеми силами пытался избавиться от этой навязчивости, гнал её из своих мыслей, ощущая образовывающуюся пустоту. И тогда его начинал съедать огонь гнева. А когда все эти дни она шла впереди отряда, Камиль понял, что это мерзкое чувство, разъедающее всё внутри – зовется отчаяньем.
