Брэнди неожиданно подняла руки, которые до этого чинно покоились у нее на коленях, закинула их за голову и легла, опершись спиной на подушку, возле ног бабушки.
Леди Аделла внимательно посмотрела на девочку. Она могла ошибаться, ведь глаза уже не те, что раньше, но ей показалось, будто грудь девочки слишком уж выдается вперед и говорит о зрелости гораздо выразительнее, чем глаза. Неожиданно леди Аделла подумала, что не помнит, сколько лет ее внучке. Наверное, у нее давно уже наступили месячные. Леди Аделла вздохнула:
— Сколько тебе лет, девочка?
Брэнди повернулась, и две непокорные белые пряди упали на лоб.
— Скоро девятнадцать. В канун дня Святого Михаила. Разве вы забыли, бабушка?
— Следи за тем, что говоришь, дорогая. Тебе еще семнадцать. Не спорь со мной. На Святого Михаила тебе исполнится только восемнадцать. Я хорошо помню дни рождения всех Робертсонов. Или ты думаешь, что я выжила из ума?
— Да что вы, бабушка. Вы жестоки, сильны — да, может быть, немного властны, но назвать вас выжившей из ума язык не поворачивается.
— Смотри, как бы не пропустить, — сказала леди Аделла, снова возвращаясь к дню рождения внучки, надеясь озадачить девушку. Старушка поудобнее откинулась в кресле, закутываясь в плед. Восемнадцать лет, почти девятнадцать. Ее можно выдавать замуж. В замке жила еще и Констанция, шестнадцати лет от роду, да и Фиона уже не совсем ребенок. Леди Аделла вспомнила, как умирала их мать — малышка Эмили — в своей кровати рядом с Фионой. Все происходило шесть лет назад, когда французы убивали друг друга, всецело поглощенные этим занятием. Болезненный и слабый Клив, второй сын леди Аделлы, остался с тремя дочерьми на руках. Он был безутешен, даже когда тонул в своей лодке во время бури, находясь всего в нескольких сотнях футов от берега.
Брэнди натянула на плечи накидку, которая стала верным спутником девушки еще с конца апреля, когда зацвел вереск, и завязала ее по привычке узлом на груди. Леди Аделла заметила, что так внучке будет слишком жарко.
Девушка улыбнулась. Стояла холодная весенняя погода, с Северного моря дул пронизывающий ветер. Может быть, ей повезет, и она найдет кустик белого вереска. Это сулит удачу и счастье в жизни.
Брэнди засунула ноги в тапочки и села. Внучка никогда не перебивала бабушку, когда та пребывала в ностальгическом настроении. Брэнди думала о дедушке, и ей было жаль, что он умер, однако она помнила, что на самом деле не любила его. Граф Пендерлиг был более раздражителен, вздорен, чем остальные домашние. И бабушка с трудом терпела его грубые выходки. Жаль, что он так и не простил дядю Клода и не завещал замок ему. Тогда не пришлось бы звать какого-то англичанина.
Брэнди посмотрела на часы в углу, стоявшие у стены, как пьяный матрос. Четыре часа. Время пить чай, традиция, которую леди Аделла поддерживала, даже навязывала домашним со времени смерти мужа. Девушка услышала тяжелую поступь Краббс, а затем раздался стук в дверь.
— Ой, уже четыре часа. Время пить чай, — сказала леди Аделла.
Она крикнула так, чтобы ее слышали за дверью:
— Краббс, входи, не топчись на пороге.
Краббс вошел, держа большими руками поднос с чаем, и тихо поставил его на столик. Позади слуги топтался кузен Персиваль.
— К вам пришел господин Персиваль, ваша светлость, — неизвестно зачем сказал Краббс.
Брэнди с замиранием сердца следила, как высохшие щеки и губы леди Аделлы растягиваются в улыбку. Девушка поежилась, медленно поднялась на ноги и встала за креслом, чтобы видеть бабушку. Брэнди не любила Перси, даже не потому, что он бесстыдно обошелся с леди Аделлой, а потому что просто боялась его.
В последний день своего рождения она заметила, как Перси довольно странно на нее смотрит своими зелеными выпученными глазами. Но о чем говорил этот взгляд, девушка поняла только зимой, и страх пробрал ее до костей.
— Не стой здесь столбом, Краббс, — сказала леди Аделла. — Ты принес чай, теперь можешь быть свободен. И передай кухарке, что я сегодня не желаю есть на ужин рисовый суп и чечевицу. Мой желудок протестует против этой пищи. Скажи ей, чтобы приготовила что-нибудь особенное, ведь у нас в гостях мой внук.
Леди Аделла посмотрела на Персиваля и указала ему тростью на зеленое вельветовое кресло напротив себя.
— Так, мой мальчик. Сегодня настал день, когда я должна представить тебя. Сиди, сиди. Брэнди, малышка, разлей чай. Господи, мои пальцы сегодня напоминают мне мою трость.
Брэнди, стесняясь, вышла из-за кресла бабушки. Она потянулась за чайником, и вдруг Персиваль схватил ее за локоть.
— Добрый день, дорогая кузина. Ты великолепно выглядишь.
Его правая рука сильно сжала ее локоть, а левая стала потихоньку гладить пальцы девушки.
Брэнди захотелось ударить его чайником по голове, но тот был такой старый и хрупкий, а может быть, просто порыв прошел. Стараясь не закричать, она вырвала руку.
Персиваль добродушно засмеялся и сказал:
— Дорогая бабушка, ты с каждым годом все хорошеешь и хорошеешь.
Он наклонился и поцеловал руку с синими венами.
— Ты собака, Перси, но моя любимая собака. Почему не пришел, когда я тебя просила? Ты опоздал с соболезнованиями на три месяца. По правде говоря, меня удивляет, что ты так долго задержался в Эдинбурге.
— Я не лицемер, леди. Вы же знаете, что после того как умер господин Ангус, все его родственники должны были хлынуть в эту сырую груду камней, чтобы воздать ему «последние почести». Но кое-кто из нас пробыл здесь дольше остальных.
— Ваш чай, кузен Перси.
— Господи, какой яркий свет, так и бьет в глаза. Спасибо большое, моя милая кузина. Ты становишься все красивее, как цветок, который только и ждет, чтобы его сорвали.
— Не смущай ребенка, — жестко сказала леди Аделла, поняв, что Персиваль раньше нее заметил, как Брэнди расцвела.
— Бабушка, извините меня, но я обещала погулять с Фионой и Констанцией.
— Хорошо, дитя мое. Только не задерживайся, я не люблю, когда суп остывает.
Брэнди, которая неловко чувствовала себя в присутствии кузена, подобрала юбки и вылетела за дверь, услышав вслед сладострастное причмокивание Персиваля.
— Она уже не ребенок, поймите, леди, — сказал Персиваль так громко, что его было слышно за дверью.
— Не трогай ее, Перси. Она слишком молода и неопытна.
Леди Аделла взяла скрюченными пальцами чашку и отхлебнула чай.
Она посмотрела на Персиваля: те же дикие зеленые глаза. Нет, мужчины из рода Робертсонов все одинаковые. Слабые, болезненные, инфантильные. Может быть, Господь сделает женщин Робертсонов лучше? А эти все время ноют, когда не могут достигнуть цели или овладеть женщиной.
— Скажи, ты собираешься жить вечно? — спросил Перси, подняв чашку к губам.
