В 1905 году Юнга назначили первым заместителем главного врача клиники, а также он получил должность приват-доцента в Цюрихском университете. Служебное положение теперь позволяло ему быть более свободным в применении новых методов лечения пациентов, а значит, развиваться как исследователю. Свою преподавательскую деятельность он начал с чтения двух курсов — психотерапии и лечения истерии. Оба этих курса были наполнены примерами из больничной практики Юнга. Некоторых своих пациентов он даже приглашал в качестве «наглядных примеров» в лекционную аудиторию.
Главным методом, который Юнг разрабатывал в то время, стал так называемый словесный ассоциативный тест. Появление этого метода связано с именем Фрэнсиса Гальтона, основателя дифференциальной психологии. В своих воспоминаниях Юнг отмечал: «В психиатрии пациент нередко скрывает свою историю. Для меня же собственно терапия начинается с изучения этой — очень личной — истории. Ибо в ней заключена самая тайна, которая явилась причиной болезни и разрушила психику. Если я открою ее, то получу ключ к лечению. Иными словами, задача врача заключается в том, чтобы узнать историю пациента, причем он может задавать вопросы, касающиеся личности пациента в целом, а не только симптомов его болезни. Нередко того, что лежит на поверхности сознания, оказывается мало. А ассоциативный тест может открыть какой-нибудь ход».
В 1906 году Юнг опубликовал первую работу, посвященную этому тесту. Позднее, в «Тавистокских лекциях», он описал возможности ассоциативного теста на примере из личной практики: «Эксперимент прост: я читаю перечень из ста хорошо знакомых слов, а тестируемый человек должен как можно быстрее отреагировать на каждое произнесенное мной слово другим словом, своим. Объясните пациенту, что от него требуется произнести первое пришедшее ему в голову слово. Фиксируйте время каждой реакции с помощью секундомера. Эксперимент после первого чтения повторяется снова. Вы повторяете слова-стимулы, и испытуемый должен воспроизвести свои предыдущие ответы. В некоторых случаях его память дает «осечку» и воспроизведение оказывается с другим значением либо вовсе затрудненным. Подобные сбои очень важны для исследователя. <…> Но именно ошибки, допущенные тестируемым, помогут вам кое-что узнать. Вы произносите элементарное слово, знакомое даже ребенку, а высокообразованный человек не может вам ответить. Почему? Просто это слово натолкнулось на то, что я называю комплексом. Комплекс — скопление психических характеристик, отмеченных специфическим, возможно, болезненным, чувством. Комплекс — это то, что обычно тщательно скрывают. И тут словно острая молния пронзает толстый слой персоны и попадает в темный пласт сознания. Человек с комплексом денег, например, запнется на словах «покупать», «деньги», «платить».
Мы столкнулись более чем с двенадцатью различными типами нарушений реакции. <…> Нарушения могут быть иного характера: реакция более чем одним словом; реакция не словесная, а выраженная мимикой, это может быть смех, движения тела, покашливание, заикание и т. д.; ассоциация может не соответствовать реальному значению стимулирующего слова; использование одних и тех же слов; использование иностранного языка; неправильное воспроизведение, когда память не срабатывает в повторном эксперименте, а также полное отсутствие реакции. <…>
Тест был проведен со здоровым мужчиной тридцати пяти лет. Замечу, что я провел немало экспериментов с обычными людьми до того, как научился делать выводы из патологического материала. <…> Итак, это был «нож», который вызвал четыре нарушенные реакции. Следующими словами-раздражителями были «копье», «ударить», «острый», «бутылка». Мне было вполне достаточно небольшой серии из пятидесяти слов, чтобы сказать: «Я не думал, что с вами могла случиться такая беда. Помните, вы были пьяны и ножом убили человека…» Потрясенный, он во всём мне признался. Этот человек был из респектабельной семьи. Будучи за границей, он попал в пьяную ссору, в которой ножом убил человека. Он просидел год в тюрьме, но скрывал это, ибо не хотел осложнять себе жизнь»
[8].
О результатах некоторых ассоциативных экспериментов Карл Юнг сообщил в 1906 году в первом письме Зигмунду Фрейду. К тому моменту он уже был знаком с работами основателя психоанализа и безусловно признавал его значение для развития психиатрии. Юнга привлекала фрейдовская идея о вытеснении в бессознательное травмирующего опыта пациента — с подобным явлением Юнг часто встречался в своей практике, когда в ходе проведения ассоциативного теста человек не мог отреагировать на какое-либо слово. В то же время Юнг не разделял убеждений Фрейда о том, что вытеснялись в бессознательное только сексуальные травмы. Его практика в клинике демонстрировала вариативность проблем, которые отказывалось принимать сознание пациентов, и они отнюдь не сводились к одной сфере.
В феврале 1907 года Фрейд и Юнг впервые встретились в Вене и общались без перерыва 13 часов. Юнг был впечатлен умом и нетривиальным подходом основателя психоанализа, попав под его интеллектуальное влияние. В дальнейшем, вплоть до 1913 года, между двумя исследователями продолжалась очень интенсивная и достаточно откровенная переписка, из которой вполне очевидно, что Фрейд стал играть для Юнга роль отца, такого, о котором тот мечтал. Что касается Фрейда, то некоторое время он даже видел в Юнге своего преемника. В письмах также обсуждались отдельные случаи в работе с пациентами, вопросы теории психоанализа и его взаимосвязи с мифологией, антропологией и оккультизмом. В одном из писем Фрейд писал: «Дорогой друг! Надеюсь, это письмо не скоро попадет Вам в руки. Вы меня понимаете. Я пишу только для того, чтобы не дать остыть пробужденному Вами вдохновению. Поскольку я считал, что Вы уже отправились на велосипеде по Северной Италии, я послал Вашей жене открытку из Венеции, куда я поехал на Пасху в тщетном ожидании преждевременно обрести дыхание весны и отдых.
Примечательно, что в тот самый вечер, когда я формально признал Вас в качестве старшего сына и помазал Вас в наследники и кронпринцы, Вы в свою очередь совлекли с меня достоинство отца, каковое разоблачение Вам, кажется, столь же пришлось по душе, как мне — облачение Вашей особы. Ныне я боюсь вновь превратиться в отца, если заговорю о своем отношении к полтергейсту, однако я должен это сделать, поскольку всё обстоит иначе, чем Вы можете предположить. Я не отрицаю, что Ваши сообщения и Ваш эксперимент произвели на меня сильное впечатление. Я решил понаблюдать после Вашего отъезда и излагаю Вам результаты. В первой моей комнате громкий скрип там, где две тяжелые египетские стелы покоятся на дубовых полках книжного шкафа, так что это вполне ясно. Во второй, там, где мы слышали, скрипит очень редко. Сперва я считал достаточным доказательством, если столь частый шорох никогда больше не повторится после Вашего отъезда, однако он изредка возобновлялся, правда, вне всякой связи с моими мыслями и вовсе не тогда, когда я думал о Вас или об этой Вашей любимой проблеме (и сейчас его нет, добавлю сразу же). Однако другое наблюдение тут же лишило ценности первое. Вместе с чарами Вашего присутствия рассеялась и моя вера или, по крайней мере, готовность верить; мне вновь по каким-то внутренним мотивам кажется совершенно невероятным, чтобы могло происходить нечто в подобном роде, и лишенная духов мебель глядит на меня, точно на поэта обезбоженная природа, которую покинули греческие боги. Итак, я вновь надеваю роговые отцовские очки и наставляю любимого сына сохранять ясность рассудка, и лучше недопонять чего-либо, чем приносить столь великие жертвы во имя понимания; я качаю седой головой над идеей психосинтеза и размышляю: да, таковы они, эти юноши, подлинную радость доставляют им лишь те области, куда они не должны вести нас за собой, куда мы уже не поспеем со своим коротким дыханием и усталыми ногами…»
[9] В течение восьми лет переписки было написано 263 письма, которые в полной мере демонстрируют не только развитие научных взглядов исследователей на проблемы психоанализа, но и эволюцию их отношений.
