Что касается третьей фазы выживания узника, то она наступала после освобождения. И в ней было не только счастье свободы, но и проблемы, о которых бывшие заключенные даже не подозревали. В первую очередь они сталкивались с тем, что Франкл определил термином «деперсонализация». Люди вновь не верили в то, что с ними происходило. Всё окружающее их казалось им чем-то нереальным. Таким образом проявляла себя та самая апатия, в которую, как в летаргический сон, погрузился когда-то узник. Пробуждаясь, бывшие заключенные могли столкнуться с проявлением в себе чрезмерной агрессивности в отношении окружавших их людей, превращаясь в один момент из угнетенных в угнетателей. Они как будто реализовывали свою мечту, которую лелеяли все эти годы неволи — подняться над другими во что бы то ни стало, какими угодно средствами и способами.
В конце концов бывший узник, возвращаясь домой, в тот самый мир, о котором он так мечтал в неволе, нередко сталкивался с непониманием окружающими случившейся с ним трагедии. Людям не было дела до его горя. «Горечь обиды вызывалась рядом вещей, с которыми он сталкивался, вернувшись в родной город. Когда по возвращении человек видел, что во многих местах его встречают, равнодушно пожав плечами или высказав несколько банальных фраз, его переполняла горечь обиды, и он спрашивал самого себя, для чего он прошел через всё это. Когда он слышал одни и те же фразы почти повсюду: «Мы не знали об этом» и «Мы тоже страдали», тогда он спрашивал самого себя, неужели у них нет ничего лучшего, что они могли бы сказать ему?
Переживание утраты иллюзий имеет иной характер. Здесь это были не другие люди (чья поверхностность и черствость были столь отвратительны, что в конце концов вызывали такое чувство, что хотелось бы заползти в нору и больше не видеть и не слышать ни одного человеческого существа), но сама судьба, которая казалась такой жестокой. Человек, который в течение нескольких лет думал, что он достиг абсолютного предела возможных страданий, теперь видел, что страдание не имеет границ и что он может страдать еще больше и еще сильнее»
[231].
Помимо анализа собственного лагерного опыта, в опубликованных книгах Франкл излагает авторский взгляд на психотерапию. Развивая свои ранние идеи, он отмечал, что ни Фрейд, ни Адлер не обратили внимания на духовное измерение человека. В основании психоанализа находится воля к удовольствию, в основе индивидуальной психологии — воля к власти. Но куда более важной, с точки зрения Франкла, является воля к смыслу, которая и должна рассматриваться в рамках предлагаемой им логотерапии. «Эта воля к смыслу — наиболее человеческий феномен, так как животное никогда не бывает озабочено смыслом своего существования. Однако психотерапия превращает эту волю к смыслу в человеческую слабость, в невротический комплекс. Терапевт, который игнорирует духовную сторону человека и, следовательно, вынужден игнорировать волю к смыслу, отрицает одно из самых ценных его достоинств. Потому что именно к этой воле должен апеллировать психотерапевт. Снова и снова мы видим, что убеждать продолжать жизнь, постараться выжить в самых неблагоприятных условиях можно только тогда, когда выживание представляется имеющим смысл. Этот смысл должен быть специфическим и личным, смыслом, который может быть реализован только этой личностью. Потому что мы никогда не должны забывать, что каждый человек уникален во вселенной»
[232].
Виктор Франкл подчеркивает, что логотерапия не собирается подменять существующую психотерапию. Она ставит своей целью дополнить ее, занявшись духовными проблемами человека или ноогенными (от греческого «ноос» — разум, дух, смысл) неврозами. Последние отличаются от психогенных неврозов, возникая не в результате противостояния бессознательных влечений и сознания, а из-за конфликтов между различными ценностями человека или в результате потери смысла. Ноогенные неврозы становятся всё более распространенными, когда в эпоху всеобщего конформизма возникает то, что Франкл называет «экзистенциальным вакуумом». Люди живут, не осознавая, что ценности, которыми они руководствуются, чаще всего навязаны извне и не являются их собственными. Они как бы плывут по течению, а когда оказываются на мели, не понимают, как с этим справиться. Чаще всего они подменяют смысл так называемой «невротической триадой»: депрессией, наркоманией (алкоголизмом) и агрессией. Экзистенциальный вакуум распространяется всё больше и больше, так как рушатся традиционные системы ценностей, а молодежь не имеет примеров для подражания — тех людей, которые действительно нашли смысл жизни, и поэтому ориентируется в поведении на самих себя. «Дело даже не в том, что индустриальное общество прямо нацелено на удовлетворение всех потребностей человека. Более того, будучи обществом потребления, оно сначала создает некоторые потребности, а затем их же и удовлетворяет. Лишь одна потребность при этом нисколько не реализуется, причем это самая человеческая из всех наших потребностей, которую я называю «воля к смыслу». Она остается во многом угнетенной»
[233].
По мнению Франкла, логотерапия не должна приводить человека к состоянию гомеостаза, разрешая все проблемы за него. Необходимым условием психического здоровья является наличие у человека внутреннего напряжения, постоянного стремления к смыслу жизни, который он должен реализовать.
Развивая свои ранние идеи, Виктор Франкл отмечал, что любой человек может обрести смысл жизни через осознание значимых для него ценностей. Эти ценности могут лежать в области труда (креативные ценности). Они могут переживаться человеком, как, например, истина, красота или любовь (ценности переживания). Но также они могут проявиться в страдании, когда человек принимает свою судьбу, свое несчастье как оно есть (ценности установки). Франкл подробно разъяснял последний тип ценностей, обращаясь в первую очередь к личному лагерному опыту. Он писал, что так как жизнь имеет смысл, а страдание — это непременная часть жизни, то и оно не может быть бессмысленным. Человек отличается от животного, помимо всего прочего, тем, что может достойно принять страдания, реализовав такие высокие моральные ценности, как мужество, бескорыстность, долг перед другими. На такое способны немногие, но шанс есть у всех. Любой может «превратить страдания в достижение».
Франкл возвращался и к фундаментальной для него идеи ответственности, которая наряду с духовностью и свободой делают человека таким, каков он есть. Психиатр задавался вопросом, по отношению к кому человек может быть ответствен? Первой в этом списке идет собственная совесть, а значит, человек должен быть ответствен перед самим собой. Для того чтобы поддерживать в себе чувство ответственности, Франкл рекомендовал использовать сформулированную им максиму: «Жить так, как если ты живешь уже второй раз и как если ты поступил в первый раз так же неправильно, как собираешься поступить сейчас!»
Для большинства людей подобной ответственности недостаточно, и они видят главного «оценщика» собственных действий в Боге. «Мы не должны впадать в ошибку, трактуя религию как нечто, возникающее из сферы «ид» (оно), и тем самым снова сводя ее к инстинктивным побудителям. Даже последователи Юнга не избежали этой ошибки. Они сводят религию к коллективному бессознательному или архетипам. Меня однажды после лекции спросили, не считаю ли я, что существуют такие вещи, как религиозные архетипы? Разве не замечательно, что все примитивные народы пришли к идентичному понятию Бога — что, по-видимому, указывает на существование архетипа Бога? Я спросил своего собеседника, не существует ли такая вещь, как архетип четырех. Сначала он не понял меня, и тогда я сказал: «Видите ли, все люди независимо друг от друга открывают, что два и два равняется четырем. Возможно, мы не нуждаемся в архетипе для объяснения; возможно, два и два равняется четырем. И, может быть, мы также не нуждаемся в архетипе Бога для объяснения человеческой религии. Может быть, Бог действительно существует!»
[234].
