Через несколько лет он поступил в драматическую школу при Немецком театре в Берлине, которой в то время руководил известный режиссер Макс Рейнхард. Впоследствии Перлз называл Рейнхарда первым творческим гением, которого он встретил. Режиссер был ярким экспериментатором, придавая огромное значение ритмичности спектаклей, звуку, свету, декорациям на сцене. Возможно, именно у Рейнхарда Перлз научился понимать язык тела, что позднее успешно использовал в своей терапии.
Кроме театра Фриц увлекался рисованием, писал тексты и сочинял стихи — он искал себя в творчестве. Но главное — он продолжил образование, что не могло не радовать его мать. Задумываясь о будущем, Перлз видел перед собой пример дяди Германа Стауба — «величайшего адвоката Германии», как он его называл. Дядю он любил, а вот юриспруденцию нет, поэтому и не хотел идти по стопам родственника. К моменту окончания школы Фриц сделал свой выбор. Под влиянием родителей он поступил на медицинский факультет Берлинского университета. Правда, психология его еще не увлекала, а медициной он занимался без особого интереса.
Его первые студенческие годы оказались ничем не примечательны, но в 1914-м началась Первая мировая война, изменившая судьбы миллионов. Среди них оказался и 21-летний Фриц Перлз. Он обозначил это время весьма лаконично: «Мир взрывается. Жизнь в агонии окопов. Бесчувственность. Ужас жизни и ужас умирания. Замешательство». Правда, поначалу война не касалась Фрица. Призывная комиссия определила его в запас из-за проблем со спиной и сердцем с формулировкой «годен для земляных работ».
В 1915 году Фриц решил стать волонтером Красного Креста. Он добровольно отправился в Монс, находившийся на границе с Бельгией, провел там месяц, а когда ему стало скучно, без всякого разрешения руководства уехал в Берлин. Вполне естественно, что его поймали. Чтобы хоть как-то объяснить свой побег, Перлз заявил, что у него сильно разболелась нога и он не может продолжать заниматься волонтерской работой. Однако его отговорки во время войны мало кого волновали. После болезненной инъекции Фрица вернули в Монс, где он должен был дежурить на станции, раздавая питание раненым, возвращающимся с фронта. Перлз вспоминал, что именно тогда он впервые ощутил «вкус и шок бесчеловечности войны».
Потери на фронте становились всё более существенными, и Генштаб увеличил призыв запасников в ряды кайзеровской армии. В 1916 году Перлз, не дожидаясь призыва, отправился на фронт — устроился вспомогательной силой в батальон, обслуживавший недавно появившуюся авиацию. Служил он в этом батальоне недолго. Благодаря медицинскому образованию Перлз был направлен санитаром в 36-й пионерский батальон, получавший специальную подготовку для ведения боя с применением боевых отравляющих веществ. Для него, бывшего студента, никогда до этого момента не видевшего так близко и так обыденно массовую гибель людей, всё происходившее стало шоком: «Я уже добился успеха в закаливании и снижении своей чувствительности, но два раза я почти видел смерть в лицо. Первый — во время атаки десантно-диверсионного отряда. Они карабкались из траншеи в траншею после того, как газовое облако покрывало линии противника. Они были вооружены длинными эластичными молотками, которыми они убивали и били любого, кто еще показывал признаки жизни. Я так никогда и не узнал, делали ли они это, чтобы сохранить боеприпасы, боясь привлечь внимание, или из садистских побуждений.
Другой раз встреча со смертью произошла случайно. Утром мы проверяли наши противогазы с помощью слезоточивого газа. Они казались в хорошем состоянии. Той же ночью мы провели газовую атаку. Последняя проверка стальных бутылок. Метеоролог проверяет скорость, устойчивость, направление ветра. Проходил час за часом. Я не слишком напряжен, сидя в блиндаже и читая утонченную литературу. Наконец метеорологические условия, по-видимому, прекрасны. Открыть клапаны! Желтое облако стелется по направлению к траншеям. Потом внезапное завихрение. Ветер изменил направление. Траншеи лежат по зигзагу. Газ идет в наши траншеи. И мы действительно погружаемся в него, а противогазы у многих испорчены. И многие получают отравление от легкого до сильного, а я единственный медик, и у меня только четыре кислородных баллона, и каждый должен вырывать баллон, чтобы улучшить положение другого солдата. Не раз я порывался сорвать маску со своего вспотевшего лица»
[266].
Перлз провел в окопах около девяти месяцев, прежде чем впервые был отправлен в увольнение. Он отравился боевым газом, из-за чего пострадало легкое. Во время этого отпуска оказавшийся на лечении в Берлине Фриц выкроил время, чтобы отправиться в Королевскую оперу на спектакль «Фигаро». После невзгод войны Перлз, может быть, впервые в жизни поддался тогда сильным эмоциям — он плакал, потрясенный красотой увиденного.
К 1917 году Фриц Перлз стал младшим лейтенантом медицинской службы. Его жизнь на войне изменилась в лучшую сторону. Уже не было той окопной грязи и вшей, от которых он так страдал раньше, ему полагался большой продуктовый паек. Он даже получал недельные увольнительные, чтобы съездить домой в Берлин — его капитан, который был алкоголиком, регулярно отправлял своего подчиненного за очередной порцией бутылок вина, хранившихся в погребах Натана Перлза.
Когда Первая мировая закончилась, немецким военным подразделениям был отдан приказ вернуться на места их постоянной дислокации. Фриц вспоминал, что они вынуждены были сутками идти пешком без куска хлеба. Именно тогда он приобрел привычку курить, сохранившуюся на всю жизнь. Как и все участники войны, Перлз потерял близких (погиб его лучший друг, тот самый Фердинанд, с которыми они когда-то были изгнаны из школы). Он пережил период абсолютной бесчувственности к гибели окружавших его людей. Ему почти ежедневно приходилось сталкиваться с антисемитизмом в рядах своих товарищей по оружию. Перлз утверждал, что на несколько лет потерял способность мечтать и фантазировать о чем-то хорошем.
Вернувшись домой, он сначала отправился доучиваться в университет Фрайбурга, а спустя полгода вновь уехал в Берлин, где и получил в 1920 году степень магистра, а еще через год степень доктора медицины. Потерпевшая поражение Германия оказалась в тяжелом кризисе. Фриц вместе с матерью и младшей сестрой Эльзой переезжали из одной квартиры в другую, с трудом оплачивая аренду жилья (Грета вышла замуж и покинула семью). Натан же практически не общался с женой и детьми, никак не помогал им в бедственной ситуации. Когда через несколько лет он умер, Фриц отказался прийти на его похороны, чтобы проводить в последний путь.
Перлз в эти годы, как и многие молодые немцы, пытался принимать участие в политической жизни страны, однако он достаточно быстро понял, что это не его поприще. В 1921 году он начал «неуклюже подбираться к психиатрии с лекарствами, электроштуками, гипнозом и разговором», занявшись частной практикой со специализацией в нейропсихиатрии.
Считая себя чуждым рядовым бюргерам, Фриц всё больше увлекался жизнью берлинской богемы. Ему был близок этот дух противопоставления себя обществу, который сохранился у него навсегда. Перлза интересовал появившийся как реакция на Первую мировую войну дадаизм, с его критикой рационализма как одной из главных причин конфликтов, с восхвалением иррациональности и цинизма. Он увлекался идеями Баухауса, также ломавшего традиции и провозглашавшего «красиво то, что функционально». Наконец, он открыл для себя одного из авангардистских писателей Саломо Фридлендера, скромно называвшего свое творчество синтезом Имануила Канта и Чарли Чаплина и подписывавшего произведения «Минона» (что означало слово «Аноним», только написанное наоборот).
