28/VI я вызвал тюремного врача, он посмотрел на моем теле следы от избиения резиновой палкой, дал мази и каких-то порошков и, ничего не сказав, удалился…
В ночь с 28 на 29 июня меня вновь вызвал следователь
[33].
Снова посыпались от него одни и те же вопросы, и в конце концов следователь стал нервничать и кричать.
– Подпишешь или нет?
– Не подпишу! Изменником я не был и не буду!
– Что, хочешь получить по-вчерашнему?
– Можете издеваться надо мной сколько угодно, я в ваших руках, но то, что вам надо, я не подпишу.
На этом допрос закончился.
29/VI, воскресенье, день отдыха мучителей и мучеников. Мы собрались отдохнуть и послушать с улицы радио. Но неожиданно в камеру вошел дежурный солдат и вызвал меня к следователю; я в недоумении – почему следователь меня вызывает в воскресный день? Этого никогда не бывало. Может быть, повторится экзекуция?
Надо одеваться, ничего не поделаешь.
Одеваюсь, меня ведут к следователю.
Следователь уже сидит за своим столом и ждет меня.
Вокруг лежат папки, как видно, с неоконченными делами. Он их связывает, а по коридору снуют младшие офицеры, все чем-то сильно возбуждены, все суетятся и спешат…
Вопреки правилам, следователь меня сажает за свой стол напротив себя и спрашивает:
– Ну как, не пора ли нам закончить следствие?
Я отвечаю, что не возражаю.
А у самого в голове невольно пробегает мысль, что с окончанием следствия, вероятно, я буду избавлен от тех неприятностей, какие я претерпел во время следствия.
10. Окончание следствия и подписание ст.206
Следователем был составлен протокол
[34]. Я подписал ст. 206 об окончании следствия.
После подписания ст. 206 следователь мне предложил ознакомиться с материалами следствия.
11. Ознакомление с материалами следствия
Протоколы, которые следователь давал мне на подпись, я бегло просматривал, зная, что в них ничего не добавлено.
Меня интересовало, нет ли здесь каких-либо иных материалов, кроме этих протоколов.
И вот я встретился с такими грязными материалами, что было стыдно не за себя, а за следственные органы. Они даже не гнушались принять к сведению все квартирно-кухонные сплетни.
Например, дегенератки Дрессен-Луковниковой, дегенерата Семенова-Полонского С.З. и его жены Семеновой-Полонской Е.Н. Причем в этих материалах фамилия мужа и жены Полонских не фигурировала: они действовали через дегенератку Дрессен-Луковникову, которая по их наущению писала заявления в следственные органы.
Там же находилась выписка из допроса Щелкунова Семена Матвеевича
[35].
На вопрос «сколько я из Харбина привез денег» ответ Щелкунова был: «Полонская Е.Н. мне говорила, что из Харбина он привез 25–30 тысяч рублей».
В заявлении Дрессен-Луковниковой
[36] значится, что мы с Татарниковым Алексеем Николаевичем убили человека… Что в 1932 году из Харбина в Москву приехала моя пятнадцатилетняя дочь: я, мол, ее спрашивал, как она доехала, и она ответила, что ей помог царь Николай. Что моя семья в религиозные праздники печет куличи! Семенов-Полонский сказал, что я порочил колхозную систему, что не все колхозы живут зажиточно и т. д.
Кроме того, в материалах были показания Рудого Ю.В. (бывшего управляющего КВЖД)
[37].
В 1937 году на суде Рудый якобы дал такое показание, что один японский офицер показывал список Советских граждан, завербованных японской разведкой, и в списке была моя фамилия, Першина Филиппа Яковлевича (бывшего члена ревизионного управления КВЖД, он же секретарь партийного комитета управления КВЖД), Мальгинова Петра Михайловича
[38] (члена правления КВЖД и члена партийного комитета управления КВЖД) и еще ряда лиц…
Причем не указана дата: когда японский полковник показывал этот список – во время нашего пребывания в Харбине или же после?
Рудый из Харбина выехал примерно через 1,5 месяца после нашего отъезда.
В признаниях Рудого фигурировало все партийное бюро управления КВЖД.
Я был в течение пяти лет членом бюро и руководил «пятком».
Кроме этого, Рудый дал следующие показания:
– Что я был завербован китайцем Дуном, выводил на Харбинском опытном поле КВЖД сорта соевых бобов, не пригодные для посевов на полях СССР.
– Что при заготовке шпал на концессиях КВЖД стоимость шпал выходила дороже, чем у частных поставщиков.
– Что в качестве лесничего на концессии был принят японский шпион Борзе.
– Что в Земельном отделе КВЖД работало много сотрудников из бывших белогвардейцев.
– Что его [Кузнецова] родственник был церковным старостой в Никольском соборе Харбина.
– Что Рудый послал меня в Наркомзем Союза для работы в качестве диверсанта.
Там же имелось показание Резника Климента Прохоровича
[39], что на этом заседании был и я. А на каком заседании – неизвестно.
Вот что мне показал следователь. Когда я прочел эту гнусную галиматью, я понял, почему меня так настойчиво и упорно по этим кляузам изнуряли, почему следствие применило средневековые пытки, которые недопустимы в советском законодательстве и которые впоследствии были осуждены ЦК КПСС.
Конечно, по всем задаваемым следователем вопросам я давал исчерпывающие ответы и, как член партии, не утаивал ничего.
По вопросам о моей работе и моего поведения на КВЖД исчерпывающие материалы можно было получить в БЗЯ
[40] ЦК ВКП(б), а также в Советском консульстве г. Харбина.
Я полагал, что у следствия есть эти материалы.
Первый следователь как-то мне сказал: «Мы знаем, что ты на КВЖД проделал большую работу для Советского Союза!»
