Примерно часов в 10 утра в комнату пришли два конвоира и сказали мне взять свои вещи. Я взял. Они повели меня в следовательский корпус и поместили меня в отдельную комнату.
У охранявшего меня солдата я спросил разрешения присесть на один из свободных стульев, но он не разрешил.
В течение примерно 4–5 часов я был вынужден стоять на своих слабых ногах.
В 3 или 4 часа дня меня вывели из этой комнаты и повели в другую.
В ней стоял большой стол, покрытый красным сукном. За столом сидели три солидных человека среднего возраста, одетых в белые костюмы. Как я потом узнал, один из них был председателем суда, а двое других – заседателями.
С левой стороны комнаты у входа стоял маленький столик, за которым сидел молодой человек в форме сотрудника НКГБ.
14. Процедура суда
Не успела за мной закрыться дверь, как председатель суда объявил: «Сейчас будет Суд! Вас будет судить Военная коллегия Верховного суда Союза ССР»
[45] – и зачитал состав суда
[46].
Конечно, я ни одной фамилии состава суда не запомнил. Соблюдая некоторую формальность правосудия, председательствующий суда меня спросил:
– Нет ли отвода состава суда?
Так как я никого из состава суда не знал, а главное, абсолютно не чувствовал за собой никакой вины перед своей Родиной и партией, то мне было безразлично, кто именно будет разбирать мое дело.
Я знал только одно: мое дело будет разбирать Советский суд, самый справедливый в мире, руководствующийся исключительно революционной законностью и справедливостью.
У меня была большая вера в справедливость Советского суда: следовательно, отвода никому из судей не было.
Суд был закрытый, защитника и прокурора не было
[47], а также на суд не были вызваны лица, оговорившие меня.
Председатель спросил мою фамилию, имя, отчество, возраст и т. д.
[48]
На все вопросы я дал соответствующие ответы.
– Получили ли вы обвинительное заключение?
– Да. Получил, сегодня в 4 часа утра, но я его не читал и читать не мог вследствие отказа мне в выдаче очков.
– Это не суть важно. Я сейчас его вам зачитаю.
Находясь в сильно возбужденном состоянии, отягченным четырехчасовым стоянием на слабых ногах, я при всем желании хоть что-нибудь уловить из обвинительного заключения ничего уловить не мог.
Я не понял, в чем я обвиняюсь. Какое я сделал преступление перед своей Социалистической Родиной и Коммунистической партией; на основе каких фактов, каких материалов состряпали обвинительное заключение?
После зачтения заключения председатель обратился ко мне с вопросом:
– Почему на вас наговорил Рудый?
– Вызовите Рудого в суд и спросите у него.
– Исключались ли вы из партии?
– Нет.
На этих двух вопросах судебная процедура Верховного суда Союза ССР была закончена.
Соблюдая судебную формальность, председатель суда предоставил мне последнее слово.
Поскольку я считал себя невиновным, я заявил:
– Прошу суд из-под стражи меня освободить и дать мне возможность идти работать так же честно, как я работал до ареста на благо своей Родины.
Председатель суда заявил:
– Суду все ясно!
Вспоминая эту злосчастную процедуру, я все же должен со всей ответственностью сказать, что для меня было непонятно, да и сейчас еще непонятно, что же суду было «ясно»?
Суд удалился на совещание и спустя 5 минут возвратился в зал заседания и от имени РСФСР зачитал приговор: по ст. 58 п. 1а и п.11 приговорил меня к 15 годам исправительно-трудовых лагерей с поражением в правах на 5 лет и конфискацией принадлежащего мне личного имущества
[49].
Приговор зачитали, мне сказали подойти к секретарю суда.
Я подошел, мне подали протокол суда и ручку. Я все это взял в руки и в каком-то полузабытьи расписался в протоколе.
После окончания судебной процедуры в зал вошли два солдата, взяли меня под руки и повели к выходу, и тут я от возмущения этой судебной бутафорией громко закричал: «Невинного человека гоните на 15 лет на каторгу!»
После моего возмущения один из конвоиров схватил меня за руку и стал ее крутить до нестерпимой физической боли, и все это происходило в судебном зале на глазах членов суда, которые спокойно созерцали это издевательство надо мной.
Два охранника повели меня в одну из камер тюрьмы, предварительно меня обыскали и водворили в камеру.
Когда меня ввели в камеру, там уже было несколько человек из вновь осужденных.
К вечеру наша камера была битком набита только что осужденными «государственными преступниками» со сроками 10, 15, 20 и 25 годами и с «намордниками» в 5 лет, с лишением прав.
Когда в камеру вводили вновь осужденного, ни на одном лице не было грусти. На вопрос «сколько дали» каждый довольно весело отвечал: катушку (то есть 10 лет), полторы, две, две с половиной катушки.
Всем не верилось, что это по-настоящему. Но факт остается фактом.
Спустя много лет и сейчас становится жутко, когда вспоминаешь этот судебный произвол, и как-то невольно вспоминаются слова из одной тюремной песенки: «Эх вы судьи, кровопийцы, осудили вы меня, осудили млады годы и сослали далеко!»
Советский суд должен быть самым справедливым и строгим судом в мире не только теоретически, но и фактически. Тем более что перед судом стоял человек, пробывший в партии около четверти века и ничем не запятнавший своего партийного имени. Бывший рабочий, участник трех революций. Общественник. Бывший член московского Совета депутатов.
