Онлайн книга ««Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе»
В совхоз меня направили для работы в качестве агронома. Агрономическая работа меня воодушевила. Это не то что работать на общих работах, где иногда подчиняешься не разуму, а физической силе.
Здесь был установлен хороший порядок:
– Ежевечерне, после ужина, созывались совещания агрономов, бригадиров, десятников, работяг;
– Совещанием руководил начальник совхоза, а иногда начальник производства (заключенный).
– На совещании подводились итоги дневных работ и давались задания на следующий день.
– На совещании имели право присутствовать и выступать все присутствовавшие…
Причем эти совещания настолько были интересны, что они иногда затягивались допоздна и не были в тягость работягам.
Начальник совхоза, учитывая тяжелое положение заключенных, всяческими мерами старался как-нибудь отвлечь работяг от их мрачных мыслей, и, надо сказать, ему это удавалось.
Он был украинец, много знал украинских рассказов. Бывало, закончим производственную часть, огласят разнарядку, а после этого он начинает вести рассказы на украинские темы. Народу набьется полно, слышишь раскаты здорового смеха; пора уже идти спать, а народ расходиться не хочет…
Осенью, после сбора урожая, на меня возложили руководство по раскорчевке пней. На раскорчевке работало до 200 человек, а в зимнее время я руководил лесоповалом. Необходимо отметить, что руководить работами заключенных, когда находишься в той же шкуре, нелегко, в особенности с уркачами. Частенько это сопряжено с потерей жизни…
Каждый заключенный старается работать поменьше, а пайку получить побольше.
Некоторые уркачи с солидным уголовным стажем заявляют, что они «в законе», т. е. его должна обрабатывать бригада, пока он будет сидеть у костра и ничего не делать, а пайку он должен получать самую большую.
Администрация, уполномоченный, конвой всю эту несправедливость в отношении настоящих работяг видят, но со своей стороны никаких мер по их искоренению не принимают.
Однажды был случай, когда за счет хорошего работяги бригадир кормил уркача. Этот работяга не раз и не два обращался к бригадиру и указывал на несправедливость, но бригадир продолжал так делать. В конце концов работяга не вытерпел и в одно прекрасное время, идя с топором с работы, зашел сзади бригадира, взмахнул топором и срубил голову бригадира.
Такие и им подобные случаи были нередки.
Некоторые бригады были укомплектованы исключительно из уркачей, которые совсем не хотели работать. Придут на производство и заявляют: «Мы, батя, работать не будем». Ну что же, будете получать штрафной котел!
Разводят костер, садятся вокруг костра и в течение рабочего дня передвигаются от костра к костру. Досидятся до того, что им уже не хочется вставать и нести дрова для костра.
Придет начальство, вместе с ними посидит, покурит, расскажет несколько анекдотов и уйдет, а они продолжают сидеть…
Редки были случаи, чтобы их как отказников сажали в изолятор, если же и посадят, то на двое-трое суток…
На работу ходили под конвоем, конвой – один человек на 25 заключенных, и это в тайге…
Но вот пришло распоряжение: с 1 декабря 1942 г. на работу будем ходить без конвоя, работать будем в зоне оцепления.
Первого декабря вышли к воротам, конвоя нет, дежурный по вахте нас пропустил в ворота, записав на дощечке каждую бригаду, и с тем мы вышли.
Пришли на участок работ, расставили работяг так, чтобы сосед соседу не мешал и при лесоповале не мог один другого зацепить хлыстом.
А то, бывало, станешь расставлять бригады: стараешься расставить так, чтобы один другому не мешал, а конвой старается сократить фронт работы, чтобы хорошо было видно всех работающих, и идет спор между конвоем и десятником работ. Частенько бывали случаи, когда на этот спор вызывалась администрация л/п и дежурный надзиратель.
За ранение или смертный исход конвой ответственности не нес, за это отвечал руководитель работ.
Утром я расставил все бригады, пошел в другой квартал, там работала хозобслуга, надо было принять заготовленный лесоматериал.
Давненько я так свободно не ходил по лесу, последний раз – 24 апреля 1941 года.
Идешь по лесу как свободный гражданин, дышится легко и свободно, за спиной нет конвоя с винтовкой. Никто не кричит тебе в спину: «Голову выше, не наклоняться! Шаг влево, шаг вправо, стреляю без предупреждения!»
Тут чувствовалось, что из себя представляет хотя бы относительная свобода. За 14-летнее пребывание в лагере это была моя первая и последняя свобода…
Иду лесом, кругом тишина, только где-то вдали раздается эхо от падения леса. Это валят лес бригады заключенных.
Но вот где-то поблизости слышен звук, что кто-то будто бы обламывает на дереве сухие сучки и веточки. Я заинтересовался и думаю: кто это может быть?
Вскинул глаза вверх и увидел маленького зверька с пушистым хвостиком, перепрыгивающего вверх и вниз с ветки на ветку, с сучка на сучок. Это была маленькая белочка, которая своей резвостью как будто приветствовала меня…
Вот, мол, смотри, несчастный человек, как я, маленький зверок, пользуюсь свободой, а ты, именующий себя «царь природы», заперт в неволе…
Тебе дали относительную свободу, и ты этому несказанно рад…
Да, действительно я был несказанно рад.
Я часа полтора стоял, прислонясь к елке, и любовался игрой этой маленькой, веселой, с пушистым хвостом белочки, и не мог оторваться от ее игры…
Я завидовал, что она беспредельно пользуется свободой в этой дикой тайге. Тут я невольно с великой грустью вспомнил: за что же меня лишили свободы? Но на это я не мог дать себе ответа.
В совхозе работой я был завален по горло, но она меня не тяготила. С утра до вечера я находился в лесу, на свежем воздухе, с питанием дело наладилось, систематически от родных стал получать посылки, наладилась регулярная письменная связь без ограничений.
Лишь одно было плохо: нет газет и книг, читать нечего, и не знаешь, что творится внутри страны и на фронтах Отечественной войны.
Но вот осенью к нам пригнали пополнение из-под Москвы. Интересуемся, что из себя представляют прибывшие люди; оказывается, эти люди в большинстве своем – гитлеровские старосты.
Нам было больно и досадно быть с ними на одной доске, а иногда и ниже их.
Из них некоторые очень сожалели, что советские войска геройски защитили Москву и немецких фашистов отогнали.
От жены стал получать письма, что она собирается приехать ко мне. Мне ее приезд очень желателен. Уже прошло примерно полтора года, как нас разлучили, за это время я немало претерпел невзгод. Хочется ее увидеть, обмолвиться теплым ласковым словом, узнать, как семья без меня живет и переносит ужасы кровавой войны. В то же время боюсь дать согласие на ее приезд.