12 июля [июня] пришел с работы, нарядчик объявляет: «Готовьтесь к этапу!»
В зону пришел начальник охраны и сказал мне быстрее одеваться, взять свои вещи и идти в этап. В этап назначили двоих – меня и бывшего полковника авиации.
Мы собрали свои вещи и пешком, под конвоем начальника охраны отправились на головной, т. е. в совхоз. Наш конвоир ехал верхом на лошади, а мы после дневной работы двигались пешком.
До головного надо было пройти 12–14 км, время клонилось к закату солнца. Дорога шла лесом, воздух был чистый, прохладный. Сквозь лесную чащу виднелись облака, как будто специально окрашенные в пурпурный цвет.
Для меня этот этап был полной неожиданностью. Моя работа начальством всегда одобрялась; на дальнейший период я также наметил план работ. Самое существенное я забыл в процессе работ: кто я есть? Я есть заключенный. В лагере было не принято думать о завтрашнем дне. Среди заключенных существовала поговорка: что можешь сделать сегодня, оставь на завтра, а что можешь скушать завтра, скушай сегодня.
Так что никогда не заглядывай впредь: не забывай, что ты заключенный и не можешь распоряжаться своей судьбой.
На Верхне-Веслянский совхоз нас привели около 11 часов вечера, сдали на вахте дежурному.
Совхозное начальство было еще в зоне, но я к нему не пошел, не стал выяснять причину моего этапирования, понимая, что у меня впереди еще 13 лет и что моя статья – политическая, а пункт – измена Родине.
26. На 14-м л/п и его подкомандировке
На второй день, в 4 часа утра нас отправили на 14-й л/п, который от Верхне-Веслянского совхоза находился в 14–16 км. На л/п мы пришли примерно в 6–7 часов вечера.
Там мы помылись в бане, переночевали. А утром нас отправили на 1-ю подкомандировку этого же л/п.
1-я подкомандировка от 14-го л/п находилась в 10–12 км, в лесу, в низине, в сыром месте, так что, бывало, идешь на работу и с работы по сырости и приходишь в зону с промокшими ногами.
На подкомандировке было три плохеньких барака, полных несметным количеством клопов.
Здесь велись лесозаготовительные работы, сплав леса, заготовка веткорма для лошадей.
В этой злосчастной подкомандировке я пробыл до февраля 1944 года. На каких только работах я здесь не побывал! Начиная от общих работ и кончая десятником разных работ по лесозаготовке, заготовке веткорма, лесосброске, сбору грибов, запарке веткорма; кроме этого морил клопов и обрубал сучья.
Одним словом, прошел все работы и дошел до того, что однажды зимой, по пояс в снегу, работая подсобником у лесоповальщика, обрубая сучья, я первый раз взмахнул топором, срубил сук, а вторично я уже не в силах был поднять топор и обрубать сучья – силы не было.
В это время на производство пришел начальник работ, он спросил:
– Дошел?
– Да, Ерофимыч, дошел!
Топор я заложил за пояс, сел на пенек, силы нет. Работать не могу, думаю: мне на послезавтра выпишут штрафную пайку. Ну, пусть выпишут, мне все безразлично…
Время двигалось к вечеру, конвой, видя мое состояние, разрешил мне одному идти в зону, и я пошел…
И второй раз потерял силы. Если с Верхне-Веслянского совхоза я пришел более-менее в исправном виде, то здесь меня довели до полного истощения.
За труд не платили, питание было малокалорийное, израсходованная энергия на производстве не компенсировалась получаемой пищей.
Мы дошли до такого состояния, что не гнушались есть падаль…
Однажды сдохла лошадь, мы, не зная причины ее падежа, стащили ее. Брюшину, кишки и сычуг; кое-как из них вытащили дерьмо. Все это промыли холодной водой. Положили в котелок. Сварили и съели: ели, лишь бы набить чем-нибудь свои голодные желудки.
Часть нашего трофея мы зарыли в снег.
Утром пришли на работу, первым делом вытащили из снега недоеденный трофей, посмотрели внимательно, а там кишмя кишели аскариды: видя, что мы ели вчера, мне стало не по себе, и тут меня вырвало.
Недели две после такой еды я не мог очухаться, все думал, какие последствия могут быть после такого лакомства.
В феврале 1944 года я попал на головной, 14-й л/п. Там был маленький совхоз, и я стал у администрации проситься оставить меня здесь работать; администрация против ничего не имела, но запротестовала охрана, мотивируя тем, что у меня впереди большой срок и 5 лет «намордника», т. е. лишения в правах, а с/х был расположен вблизи железной дороги, боялись, сбегу…
В то время я был очень слаб, но на работу ходить надо, отказчиком быть нехорошо, да и пайку не получишь, да еще в изолятор посадят…
Бригадиры, видя, в каком я состоянии, на работу меня не брали. Везде на л/пунктах бригадирами ставили преимущественно уркачей: они молодые, здоровые, работать не хотели, но других умели заставлять – не путем уговора и увещевания, а путем мордобития, не только кулаком, но и дрыном.
Конечно, администрация таких бригадиров ценила, они у нее были в почете.
Меня поставили колоть дрова. Чурки были метр длины, диаметром от 10–25 см. В течение рабочего дня я должен был переколоть 1,5–2 м3 и перебросить к топке котла; за эту работу мне выдавали второй котел и 600 г хлеба.
На этой работе я проработал около четырех недель, дошел до того, что еле-еле стал таскать ноги.
Бригадир, видя, что я дошел до «ручки», стал просить администрацию л/п, чтобы меня перевели на более легкую работу.
Через несколько дней начальник санчасти предложил мне работу «клопомора». В то время клопов на л/пункте было много, ночи не давали спать работягам.
На эту работу я охотно согласился. Работа клопомора происходила в зоне. На этой работе мы работали вдвоем. Работа примитивная: напилить и наколоть дров, нагреть воды, воду из котла в барак принесут дневальные барака, а нам оставалось лишь поливать нары.
Сначала к этому мероприятию работяги относились скептически, но, когда мы пропарили горячей водой нары по 2–3 раза, клопов стало меньше, и спать стало спокойнее.
На этой работе я проработал несколько недель.
В конце марта 1944 года меня вызвали в УРЧ и сказали готовиться к этапу.
Здесь начальник УРЧ поведал, каким образом я был взят из совхоза на 14-й л/п: мы, мол, тебя просили на работу в качестве агронома, но у тебя срок большой, да и статья нехорошая, а наш с/х находится у полотна железной дороги, и охрана не разрешила. Тебе из-за нас много пришлось пережить горести…
27. Вновь этап
В первых числах апреля 1944 года собрали нас 11–13 человек с разными сроками и статьями под конвоем одного надзирателя, и этап повели.
Привели на железнодорожную станцию, купили каждому ж.-д. билет и вручили.
Конвоирующий нас надзиратель был обеспокоен, что он не сможет посадить всех в один вагон. С этим вопросом он обратился к начальнику УРЧ
[72], который ехал с нами в одном поезде.
