На подкомандировке нас продержали около месяца, причем в течение месяца нам не выдавали постельных принадлежностей, и мы спали на голых нарах.
В таких условиях тяжело было проводить время, и я решил добровольно стать дневальным барака, что давало возможность в течение нескольких часов быть в лесу на заготовке дров для отопления барака.
В нашем бараке помещалась хозяйственная обслуга под-командировки; уркачей в нашем бараке не было.
Когда наш карантин кончился, нас перегнали на головной 17-й л/п; была составлена бригада, я стал ее бригадиром.
К сожалению или к радости, моя бригада распалась, не приступая к работе; как только мы пришли на л/п, нас поместили в предбанник. Уголовная братия пошла шнырять по отдельным кабинам, в которых жили лагерные «придурки». Вскрывали дверные замки и тащили все, что им попадало в руки, за что их быстро посадили в изолятор, а меня и других товарищей влили в имеющуюся с/х бригаду.
На 17-м л/п я встретил много товарищей, москвичей-одноэтапцев 1941 года.
В бригаде я проработал около трех недель. Бригада была с/хозяйственная: работали на заготовке торфа, расчистке дорог, уборке валежника и т. д.
За это время я сильно ослаб, и меня перевели в полустационар с выполнением работ в зоне, а из полустационара по распоряжению врача перевели дневальным в амбулаторию.
С какой же неохотой я шел на это дневальство. Я стремился всеми силами от него избавиться, но врач пригрозил, что он выпишет меня из полустационара на работу, а так как я был еще очень слаб, волей-неволей пришлось согласиться на это дневальство.
Обязанности дневального были несложные: заготовить дров, истопить печки, принести воды, подмести пол, отнести в прачечную грязное белье, а оттуда принести чистое.
Во время амбулаторного приема находиться при амбулатории и следить, чтобы уркачи не стащили чужих вещей…
Спать разрешалось в амбулатории, так что я был одновременно и сторожем и дневальным. За все это оплаты никакой, стол 2-й, пайка хлеба 600 г.
К сожалению, здесь я не был избавлен от воровства.
Однажды утром я пошел по воду, амбулаторию закрыл на замок, через 5 минут прихожу – дверь настежь открыта, замка нет, утащили две простыни и еще какие то вещи…
Сначала дневалить было скучно, но потом привык. Особенно тяжело было пилить дрова на печку: не было сил, не мог тащить на себе пилу. В то время я был настоящий дистрофик, но нашлись хорошие люди и стали мне помогать распиливать бревна.
Все те невзгоды, которые выпадали на мою долю при дневальстве, компенсировались тем, что как только заканчивался амбулаторный прием, врач и сестра уходили из амбулатории и я оставался один. Ко мне иногда приходил дневальный из соседнего барака. Тогда я ставил на плиту чайник с водой и кипятил воду на чай, заваривал чай и при свете керосиновой лампы в тепле наслаждался чаепитием. Было отрадно, когда из дома мы получали посылки, был настоящий лагерный праздник…
Особенно для меня была памятна первая ночь, проведенная в амбулатории. Это была необыкновенно радостная ночь.
В течение примерно четырех лет я находился в невыносимо тяжелых условиях, днем работал на тяжелых работах, ходил по 7–8 км, таская за плечами топор, пилу, железную лопату, корчевал пни иногда диаметром 35–40 см, грузил бревна на железнодорожные платформы…
После такой работы приходишь домой немного отдохнуть, набраться за ночь свежих сил, но для этого нет условий: часто приходилось спать на голых нарах, покрывшись лишь бушлатом; во время сна не раз за ночь подойдут к тебе уркачи, обшарят карманы и все вытащат, а еще клопы не дадут спать…
Здесь же в комнате я остался один. В комнате чисто, светло и тепло, клопов и вшей нет, никто к тебе во время сна не придет, можно спать спокойно до пяти часов утра, а с 5 часов начинается утренний амбулаторный прием.
Заведующая амбулаторией была вольнонаемная женщина, очень хорошая, эвакуированная из Ленинграда.
Кроме нее была медсестра, из заключенных по 58-й ст., но такая язва, что говорить нечего – уж очень она любила принимать больных, которые получали посылки с фруктами.
Придет в амбулаторию на прием больной без повышенной температуры, и его нельзя освободить от работы. Видишь, что парню надо помочь, и, зная слабую струнку медсестры, говоришь ему: иди к медсестре и в разговоре с ней скажи, что получаешь посылки с разными сушеными фруктами.
Потом смотришь – парень получил день освобождения, а «день кантовки – две недели здоровья».
В зимний период 1944/1945 гг. народ так отощал, что страшно было смотреть на людей: на человеке остались кости да кожа, животы подтянуло к нижней части спины и совсем не видно нижнюю часть; по зоне ходят одни дистрофики.
При осмотре заключенных врачи основное внимание уделяли задней части тела, и как только работяга приходил к врачу, последний ему говорил: «Снимай штаны!». Он снимал штаны, и по задней части тела врач определял его состояние здоровья.
К весне 1945 года в зоне не было видно ни одной задницы, все были подведены к животам.
Надо сказать, что со стороны заключенных не было слышно жалоб на плохое питание, все учитывали войну: мы здесь как-нибудь перенесем это злосчастное время, война кончится, и нас отпустят по домам, все будет хорошо…
Большинство людей в это не верили: если людей в лагеря сгоняли «не за понюх табаку», то на скорое освобождение надеяться было нечего. Это во-первых.
А во-вторых, если во время ожесточенной войны с немецким фашизмом обошлись без нас, то с окончанием войны и с победой, надо полагать, тоже без нас обойдутся… Наступило историческое время – 9 мая 1945 года, на весь мир прогремел конец мировой войны!
9 мая, раннее утро, на улице темнота, вдруг слышу неистовый стук в окно и громкий крик: «Вставайте! Война кончилась!»
Вскакиваю с постели и в одних кальсонах бегу открывать дверь.
Запыхавшись, вбегает в амбулаторию сестра и, от радости захлебываясь, кричит: «Война кончилась! Скоро нас отпустят по домам!»
Бегу в соседний барак, там уже все встали, все сильно возбуждены от радости, громко кричат «ура!» в честь окончания войны и нашей победы над немецким фашизмом.
Сколько в этот день у нас, наших родных и знакомых было радости, восторга и надежд, что для нас скоро наступит радостное время, освободят из заключения ни в чем не повинных наших отцов, братьев, мужей, сыновей, матерей, жен, сестер и дочерей…
Они в военное время трудились для фронта, были голодные и холодные, и все это сносили безропотно…
Рассветало, в зону стало приходить начальство, все они от чистого сердца поздравляли нас с Днем Победы и говорили: «Ну вот, теперь уже и вы скоро пойдете к своим родным и близким…»
Уж сейчас Сталин вам даст амнистию!
Я, да и многие тов. коммунисты, в эту сказочную амнистию не верили. Если во время ожесточенной Отечественной войны с немецким фашизмом без нас обошлись, то теперь тем более обойдутся…
