Когда бригады сидели, на производство пришли два офицера из охраны для проверки конвоя. Видя, что бригады сидят, они удивились и спрашивают офицера, почему народ не работает.
Он говорит:
– Старик отказывается работать.
– Почему?
– Подполковник М. дал мне распоряжение капустную рассаду садить в сухую землю без полива, а старик не хочет без полива садить.
Офицеры в один голос ему ответили: «Старик прав, кто же садит рассаду в сухую землю, да еще в такую жару! У тебя есть письменное распоряжение на это подполковника М.? А то он откажется от своего словесного распоряжения…»
Тогда я офицеру Ц. вторично говорю: «Вот вам бригады, и вы с ними выполняйте распоряжение подполковника М., а я сяду и не буду принимать участия в этом вредительском деле.
Через пару часов вода пошла, мы приступили к работе, и работа закипела. Надо сказать, что, несмотря на то, что заключенные работали бесплатно, они трудились не за страх, а на совесть, в каждом чувствовался советский гражданский долг.
В тот же день на производство приехал начальник совхоза капитан К., я ему доложил обо всем. Он мои действия одобрил, а что за мои правильные действия мне придется сидеть в изоляторе, ничего не поделаешь, потому что подполковник выше его…
Я работал на овощехранилище руководителем всеми работами: переборка картофеля, квашение капусты, засолка огурцов и помидоров и т. д.
Народу работало много, около 650 человек. С такой оравой не так легко было справляться: часть людей работала добросовестно, а часть из-под палки, никакой заинтересованности в работе у заключенных не было, за всякой мелочью в работе трудно было усмотреть.
Однажды на производство во время работы пришел начальник отделения подполковник М. в сопровождении группы офицеров.
Слышу, подают команду: «Агроном, кончай работу!» Я подал команду бригадирам.
Работу кончили, мы собрались в одном месте и не знаем, в чем дело. Самая горячая пора в работе, и вдруг бросать!
Среди заключенных пошли разные пересуды, некоторые толкуют:
– Наверное, Сталин дал обещанную амнистию? Он же обещал с победой над немецким фашизмом ее дать Советскому народу?
Вдруг слышу зычный голос подполковника М.:
– Агроном, сюда!
Подполковник в руке держит кочешок капусты весом в 150–200 г и неистово кричит:
– Вот, смотри, капусту бросают в отходы! Где твои глаза!
– Виноват, гражданин подполковник, разве за всеми усмотришь? Их ведь здесь работает 650 человек!
После моих слов он еще больше разъярился и кричит:
– С работы снять! Посадить на 5 суток в изолятор!
После этих слов во мне вскипело гражданское советское мужество. Если весной он сорвал полив капусты, и мы недобрали немало тонн урожая, а он не понес никакой ответственности, то за эти несчастные 150 г я должен сидеть в изоляторе?
На миг я забыл, что я бессловесный человек и имею право лишь слушать, а не говорить. И подполковнику говорю: «Большое вам спасибо, гражданин подполковник, работаю в течение всего года, и работаю добросовестно, но бесплатно! За пять суток изолятора в особенности вам приношу благодарность! Я в лагере пробыл 9 лет, и ни одного дня еще не сидел в изоляторе. Какой же я арестант, если не сидел в изоляторе? Я годы сижу ни за что, а вы меня хотите напугать пятью сутками изолятора? Спасибо вам!»
До глубины души мне было обидно. Я не знал, имеет ли право заключенный обижаться на начальство, если начальство его сажает ни за что в изолятор?
Впрочем, меня ни за что посадили на 15 лет, и я не должен был никому говорить, что я сижу ни за что! Это, с точки зрения оперуполномоченного, являлось пропагандой против Советской власти, потому что в Советском Союзе ни за что в лагерях и тюрьмах не сидят.
Как ты ни работай, как ты ни старайся, все равно тюремное начальство в тебе видит лишь презренного врага общества…
На другой день, воскресным утром, в барак пришел надзиратель, забрал меня и повел в изолятор, но не на 5, а только на 3 суток. Что из себя представляет изолятор, я здесь описывать не стану, а скажу лишь несколько слов – это сырое, мрачное помещение с маленьким светом. Нас поместили 6 человек в одну маленькую душную комнату. Спали на голом земляном полу, хлеба давали 300 г на день, горячая пища полагалась через двое суток в третьи, курить не разрешалось…
В этом помещении я просидел трое суток и снова вышел на работу в овощехранилище.
Через некоторое время на овощехранилище приходит подполковник М. Я с ним обошел все объекты работ. Подходим к бурту сложенной свеклы, она согрелась, горит.
Подполковник, видя, что свекла горит, довольно тихо обращается ко мне:
– Почему свекла горит?
– Надо было ее перебрать.
– Почему же не перебрали?
– Меня 3 дня на работе не было.
– А где же был?
– В изоляторе сидел…
На это он мне ничего не ответил.
Находясь в лагере, нельзя забывать ни на минуту, что ты заключенный, «государственно-важный преступник», и что тобой имеет право помыкать любой надзиратель, солдат и вольнонаемный служащий, независимо от того, на какой работе ты находишься…
45. Нашивка номеров
В 1950 году пришла серьезная новость, какой в лагерях Советского Союза еще не бывало. Нам объявили, что каждому заключенному дадут личный номер. И дали…
Номера нашили на спине бушлата, телогрейки, гимнастерки и левой стороне брюк.
Для нашивки номеров в этих местах делали вырезку и нашивали тряпки с номерами (такие номера я видел в кинокартине «Болотные солдаты»
[93]).
Вырезка делалась на случай, если заключенный вздумает продать бушлат, телогрейку или брюки, он этого сделать не может, так как под снятым номером окажется дыра.
Сколько было испорчено государственного добра для такого абсурдного мероприятия?
Однажды на производстве ко мне подошел офицер и с удивлением спросил:
– Что это у вас за номера нашиты?
Я говорю:
– Вам лучше знать.
А он:
– Не пойму: строим Социализм, а тут лагеря, да еще с номерами…
На это я с ответом воздержался.
В августе одним вечером мне сообщили, чтобы я завтра на работу не ходил, меня вызывает оперуполномоченный.
