Среди присутствовавших много было товарищей, которые под его руководством шли на любые дела и работали не один и не два десятка лет; активно участвовали в Гражданской войне, в борьбе с левым и правым уклоном. Считая его выше родного отца, они должны были бы с великой грустью воспринять смерть Сталина, но все было наоборот. Во время чтения правительственного сообщения ни на одном лице не было грусти, а только можно было слышать, что со смертью Сталина прекратит твориться чудовищный произвол, царивший несколько лет, и для нас всех наступит радостное время, когда у нас восторжествует Справедливость.
Много радости принесло разоблачение подлой деятельности матерого врага КПСС и советского народа Берии и его приспешников…
Мы были удивлены позорному явлению, которое творилось под крылышком «любимого» вождя партии и народа.
После уничтожения матерого врага народа Берии и его ближайших сподвижников наша жизнь была облегчена довольно основательно. Наш лагерь был переведен на режим ИТЛ.
Первым делом сняли с окон массивные железные решетки.
Ночью не стали держать на запоре.
Барак освободили от параши – воздух в бараке стал чище.
В ночное время на оправление ходили в уборную и стали видеть звездное небо.
Было разрешено писать одно письмо в месяц, а не два в год.
За работу стали платить в соответствии с существующими расценками, вычитая из заработка стоимость содержания в размере 6 руб. в день.
В ларьке заключенных появились сахар, чай, печенье, табак, папиросы, мыло и прочая мелочь. Иногда продавалась крупа и хлеб.
Были организованы буфеты, где можно было иметь вкусный горячий завтрак и обед за небольшую плату.
Одним словом, народ воспрял духом, во всем видя заботу о Советском человеке, где бы он ни находился…
Народ на все работы шел добровольно, с охотой. Заключенный знал, что он за свой труд получит плату.
Если в предыдущие годы среди заключенных шла борьба за получение «горбушки», то уже в конце 1954 года пайка хлеба на руки не выдавалась, а хлеб в столовой ставился на стол, и кушали кто сколько хотел, даже оставалось немного хлеба.
Мы стали ходить без этих презренных номеров, у нас появились фамилии, имена и даже отчества.
Если раньше из посылок изымали газеты и чай, то сейчас все это выдавали на руки.
Если наша работа шла успешно, когда мы работали за 50 г хлеба, то с новым положением она пошла во много раз успешнее.
В весеннее время на очистке парников от снега, набивке, посеве и пикировке работали сотни людей, то сейчас на этой же работе были заняты десятки человек, и все это делалось своевременно и качественно.
В первую ночь, как с окон были сняты решетки, а с дверей замки, администрация лагеря была в сильном возбуждении, и все ждали, что вот-вот среди заключенных начнется ссора и они меж собой не только поругаются, но и перережутся…
Но ничего подобного не произошло, их прогнозы не оправдались, и они в дальнейшем были лишены получения 25 % надбавки к своему окладу.
50. 1954 год
Наступил 1954 год, мы так же добросовестно и честно трудились, стараясь всю продукцию дать высшего качества, вовремя и в большем количестве.
В июне месяце 1954 года я заболел.
Врач немедленно меня положил в стационар. Оказалось, у меня в острой форме стенокардия. Левая нога отказывалась двигаться.
14 июля 1954 года Президиум Верховного Совета принял постановление об условно-досрочном освобождении из лагерей лиц, отбывших две трети срока наказания, а также стали освобождать стариков и больных по актировке.
В первую очередь из лагерей стали освобождать молодежь, совершившую преступление до совершеннолетия на момент совершения преступления.
Потом стали освобождать стариков и инвалидов, растратчиков, растративших до 50 000 рублей. Одним словом, волна освобождения людей хлынула.
Лечащий врач и меня назначил к актировке, но так как у меня срок отбытия оставался всего лишь 1,5 года, то меня комиссия к актировке не представила, мотивируя тем, что, в соответствии с указом от 14 июля 1954 года, меня должны освободить без актировки.
И вот там я увидел, кого актируют! У меня сложилось мнение, что у нас все делается с большим размахом: арестовывать – так арестовывать! Судить – так судить! Сажать – так сажать! Несмотря, виновен или нет, лишь бы был на него донос и дело, а раз дело заведено, то и соответствующая статья с пунктами будет…
А в актировке дело обстояло так: лишь бы человек подходил формально.
Приведу несколько примеров, которые были выявлены на судебном разбирательстве по актировке.
Первый пример. Один молодой человек, украинец, приговоренный к 25 годам каторги, во время войны был призван в ряды Советской армии. Когда немецкие фашисты заняли Украину, он остался на оккупированной территории. Поступил в «полицаи», неоднократно участвовал в облавах и нападениях на Советских партизан.
Вновь на Украину пришла Советская армия, этот субъект с Украины бежал в Узбекистан, там поступил в совхоз инкассатором, забрал совхозные деньги и сбежал.
Вторично устроился там же в другой совхоз, инкассатором, и опять забрал деньги, но его поймали, судили и в совокупности ему дали 25 лет каторги. И вот его освободили.
Второй случай. Молодой человек, эстонец, знал, что в одном доме заседает группа коммунистов, взял бомбу и бросил ее в окно, в результате 7 человек убито… Его также актировали.
Третий случай. К актируемому судья обращается:
– Скажите, сколько человек вы расстреляли и повесили? Он отвечает:
– Ни одного.
– Как ни одного, когда вы на суде признались, что расстреляли и повесили около ста человек.
Он иронически отвечает:
– Да ведь это не человеки, а жиды.
Его также актировали.
Четвертый случай. Судья актируемому говорит:
– Вы расстреляли 175 человек!
– Нет, гражданин судья, это неверно. Я расстрелял только 172 человека.
И этого актировали.
Вся эта братия за весь период своего пребывания в лагере нигде никогда не работала.
Меня такая постановка сильно возмутила, и я решил написать об этом начальнику лагеря.
В ноябре 1954 года я из стационара выписался
[99] и пошел работать на парники. В это время все в зоне бурлило и до некоторой степени напоминало солдат старой царской армии, отслуживших срок действительной военной службы и собирающихся домой… Отбывших свой срок заключения трудоспособных отправляли в Караганду, а нетрудоспособных в Джумабек, а оттуда домой и в иные места.
