ЛЮБОВНИКИ МОЕЙ МАМЫ
Я вот сегодня собралась в кафе. И вообще стараюсь устраивать себе такие походы как можно чаще. Почему? Наверное, наверстываю упущенное. Раньше все как-то не получалось. За все детство я помню лишь два похода в кафе-мороженое с отцом. Маме всегда было некогда. Высокая, красивая блондинка с неизменной прической каре, она вызывала у меня и моих подружек восхищение. Ее волнующая походка с покачивающимися бедрами до сих пор кажется мне недосягаемой. Походка женщины — это состояние ее души. Мама всегда хотела привлекать к себе внимание, быть особенной. Ей это удавалось. Став постарше, уже после развода родителей, я стала понимать причины частых ссор между ними. Отец безумно ревновал. Не знаю, может быть, у него и были на то основания. Но в своей подозрительности он опускался до того, что просил меня задавать определенные вопросы маме, присматривать за ней, а потом докладывать ему.
Сначала я воспринимала это как игру. Я придумала себе роль, которую старалась играть талантливо, не вызывая подозрений. Но мама меня разоблачила. Она не рассердилась, но помню, какими странно-пустыми стали у нее вдруг глаза. Она смотрела как бы сквозь меня. Мама решила поговорить начистоту с отцом, запретив ему вмешивать ребенка в свои грязные подозрения. Разговор состоялся поздно ночью, но я почему-то проснулась и лежала, боясь пошевелиться, боясь признаться в том, что все слышу. Наверное, из-за того, что говорили родители тихо, без крика и гама, выяснение их отношений подействовало на меня как колыбельная. Проснулась я рано утром с каким-то неприятным ощущением. Отрешенные лица моих самых дорогих и близких людей действовали на меня удручающе, но за решением своих проблем они не замечали, что я тоже страдаю.
Потом в доме стало происходить что-то странное. Помню, я практически все время была одна. Приходила из школы, разогревала оставленный обед, делала уроки, пыталась себя чем-то занять. И так до возвращения папы с работы. Он стал приходить первым. Тогда мне тоже не становилось веселее, потому что у него вдруг резко пропала охота играть, разговаривать со мной. Он молча смотрел телевизор, а лицо его говорило о том, что он просто тупо смотрит на экран. Это был способ уйти в себя, в свои мысли. После нескольких попыток обратить на себя его внимание я снова принималась развлекать саму себя. Ожидать маму было бессмысленно. Что толку? Она придет и будет еще более неприступной, чем отец. Мама придумала оригинальный способ сводить общение с нами к минимуму — она постоянно задерживалась на работе, а в выходные загружала себя домашней работой так, чтобы некогда было и словом обмолвиться. Я ощущала себя одинокой, обманутой, беззащитной. Как мама ни старалась, а размолвки с отцом влияли на ее чувства ко мне. Ее холодность и вечная занятость меня обижали, но пока рядом был отец, это не ощущалось так остро. Время от времени хотя бы он вспоминал о том, что я существую. И тогда ему приходилось любить меня за двоих…
Когда он от нас ушел, мне было десять лет. Наступили еще более грустные времена. Мама стала нервной, постоянно срывалась на крик. Я так не любила ее в эти минуты. Я давала себе слово, что никогда не буду так ни с кем разговаривать. Но в то же время, несмотря на столь детский возраст, я понимала причины маминых срывов, старалась не обижаться на нее. Она оказалась не готова к роли главы семьи, хотя всячески пыталась быть сильной, независимой. Красивая молодая женщина с ребенком — она растерялась, едва находя в себе силы делать вид, что все в порядке. Она делала это ради меня, чтобы доказать, что мы прорвемся сами, без мужской опеки.
— Мы и сами чего-то стоим, — часто повторяла она в то время.
С уходом отца сразу стала ощутима материальная сторона — нехватка денег. Наш холодильник был похож на образцово-показательный — вымытый, словно всегда готовый к продаже, пустой и сияющий. Купить что-либо новое из одежды становилось событием грандиозного масштаба. Мои мечты о подарках свелись к нулю — ничего лишнего, все только самое необходимое. Мама теперь уходила раньше, чем я шла в школу, и возвращалась часто тогда, когда я уже спала. Она постоянно отсутствовала, и, решив, что я слишком предоставлена самой себе, отдала меня на продленку. Я просила ее не делать этого, обещая приходить после школы домой и быть паинькой до самого ее возвращения. Но она не слышала моих просьб. Мама забирала меня с продленки последней, а чаще это вообще делала соседка — сердобольная одинокая женщина, проникшая к маме жалостью, выказывавшая искреннее желание помочь. В субботу-воскресенье, на которые я возлагала столько надежд, мама все равно не была со мной. Она на скорую руку готовила завтрак, потом долго приводила себя в порядок и уходила сразу после полудня, предупредив, что вернется поздно. До сих пор помню эти долгие, одинокие бесконечные дни и телевизор — мой единственный бессменный товарищ в то время.
— Теперь я — единственная кормилица, Лада, — строго говорила мне мама. — Твой отец оказался безжалостным и бросил нас на произвол судьбы…
Мне так не нравилось, когда она плохо говорила о папе, но я боялась ей перечить.
— Я должна много работать, дочь, очень много. Привыкни к тому, что у меня нет выходных. Тебе придется повзрослеть чуть быстрее твоих сверстниц. Учись ухаживать за собой и помогать мне.
— Но хотя бы в воскресенье ты можешь побыть со мной? — сквозь слезы спрашивала я.
— Нет.
Она не объясняла сути своей работы, просто каждый раз возвращалась затемно, а я делала вид, что сплю. Исподтишка я наблюдала, как мама не спеша переодевается, ненадолго исчезает в ванной, а потом устало садится на диван и долго смотрит себе под ноги. Так она могла сидеть настолько долго, что я успевала по-настоящему уснуть. Жили мы в небольшой однокомнатной квартирке-хрущевке. Я спала на кровати, а мама — на диване, что стоял у противоположной стены. Пожалуй, то, что я постоянно притворялась спящей, вскоре сослужило мне плохую службу. В одно из поздних субботних маминых возвращений я услышала в коридоре необычный шум. Вскоре я поняла, что мама вернулась не одна. Укрывшись почти с головой, сквозь оставленную щель я увидела, как в комнату вошли двое: мама и какой-то мужчина. Я чуть было не вскочила с постели, решив, что это папа вернулся, но не успела сделать этого. Мужчина стал напротив окна, и я, привыкшая к темноте, четко увидела, что это не отцовский профиль. Мне стало грустно, а потом — страшно. Я не понимала, что этот чужой мужчина делает у нас в столь поздний час. А мама подошла к нему, прижалась, обняла за шею.
— Не волнуйся, — прошептала она, но я слышала каждое слово. — Она спит как убитая. Она будет так спать до утра. Обними же меня…
Помню, что в ту ночь я не сомкнула глаз. Мне было страшно и противно. Я не до конца понимала, что происходит, затыкая уши, чтобы не слышать скрежета дивана, стонов матери и тяжелого дыхания мужчины. Это продолжалось бесконечно. В какой-то момент одеяло, которым они укрывались, упало на пол, и я увидела обнаженного мужчину на коленях. К нему в какой-то неестественно близкой позе прильнула мама. Они совершали странные движения, потом вдруг падали на диван, словно лишившись сил. Я думала, что сойду с ума, и была безмерно счастлива, когда мужчина поднялся с дивана и отправился в ванную. Пока он шел, бесстыдно обнаженный, я успела разглядеть то, чего до тех пор не видела никогда. Голый мужчина произвел на меня не самое приятное впечатление. Я четко увидела то, что не должна была видеть. Размеры мужского достоинства привели меня в шоковое состояние. Я знала, каким неприличным словом мальчишки старших классов называют его, а теперь убедилась, что ему подходит любое название, таким мерзким он мне показался. Для себя я сравнила его с торчащим носом Буратино, только потолще.
