Руки горят нещадно, но я продолжаю мыть посуду. Похоже, я сожгла кожу этими химическими средствами! Желудок ноет от холодной и безвкусной еды.
— Уже закончила наконец?
Нет. Ирма все-таки не оставляет меня в покое!
— Сколько можно мыть посуду? Ты что? Думаешь, я буду ждать тебя всю ночь?
Я могла бы ответить. Но язык категорически отказывается даже ворочаться! Кажется, тело просто отключилось уже от усталости и если и совершает еще какие-то движения, то исключительно на автомате.
— Иди за мной, — приказывает Ирма, разворачиваясь.
И я послушно следую, положив на место последнюю тарелку.
Мы снова петляем коридорами.
Единственное, что меня хоть как-то поддерживает и не дает провалиться в дикую бездну тупого отчаяния и беспросветности, это Лора, которая молча и почти незримо следует за нами. Ее присутствие и то, что она вообще заговорила со мной, дает мне ту самую поддержку, за которую я цепляюсь, как утопающий за соломинку.
Наверное, завтра все будет иначе.
Моя сила духа, надеюсь, проснется вместе с солнцем. И все покажется не таким уж и мрачным.
Но теперь…
Этот день вымотал меня эмоционально. И мне хочется лишь одного. Просто не чувствовать. Не ощущать. Ничего.
С мясом вырвать из себя все свои чувства. Вместе с сердцем. И отключить мысли. Да. Так было бы проще. Тем, кто не умеет чувствовать и думать вообще легко живется на свете! Им все нипочем!
— Здесь будешь спать, — мы входим в полутемное помещение.
Здесь по обеим сторонам двухъярусные деревянные кровати.
Становится совсем тоскливо. Как в казарме. Или в тюрьме.
Некоторые из служанок уже легли, но большинство сидят за небольшим и единственным столиком у маленького окошка.
Правда, их намного меньше, чем было утром на кухне.
— Девушки, у которых есть дом, уходят ночевать к себе, — поясняет Ирма. — Остальные же или те, кто работает по сменам через неделю, предпочитают оставаться на ночь. Твоя кровать там.
Нет. Моя кровать не среди этих ярусов. Она отдельно. У дальней стены.
Еще одно напоминание о том, что я изгой. Не такая, как все.
И… И у меня больше нет дома. Нет. И никогда не будет.
Мне казалось, что я сегодня уже не способна чувствовать. Но нет. От слов про дом сердце сжимается так сильно, как будто Ирма сама сдавила его своими обеими крепкими руками. И оно трепещет. Изворачивается от боли, пытаясь вырваться. Но она сжимает все сильнее.
— А душ здесь есть?
Все — таки заставляю себя спросить.
Она намеренно делает мне больно. Специально издевается.
Мстит за свою дочь? Мне? Но почему? Хочет, чтобы и я, как Алма, не выдержала и сдалась? Покончила с собой? Ее настолько злит, что я живу после того, как побывала в постели Бадрида и оказалась вышвырнутой оттуда?
Но я все равно не должна терять человеческий облик.
Пусть измотана до дикости настолько, что хочется лишь повалиться на постель и отключиться. Пусть Ирма ведет себя так, что хочется просто промолчать. И сердце раздирает от боли. Ведь он просто вышвырнул меня. Будто и не было. Забыл. Даже не заметил, не почувствовал! Пусть!
Но если я плюну на все и даже перестану мыться, то окончательно утрачу себя! Потеряю человеческий облик!
Скатиться вниз очень легко. Все начинается с маленьких шагов. С мелочей. С безразличия к себе.
А после от тебя самой ничего не остается.
Так учил меня отец.
И теперь эти слова перестают быть для меня пустым звуком. Я ощущаю их на собственной жизни.
Нельзя. Нельзя сломать человека. Ничем. Как бы кто-то ни старался.
Сломать себя и уничтожить может только он сам.
Вот так. Промолчав. Опустив глаза. Терпя насмешки и издевательства безмолвно. Наплевав на себя. Шаг за шагом. Мелочь за мелочью. А после ты и сам превратишься в того, мимо кого бы прежде прошла, брезгливо отвернувшись.
И я. Не позволю. Себе. Превратиться в такое!
— Душ там, — Ирма указывает пальцем на выход.
Только сейчас замечаю сразу напротив двери в эту комнату маленькую белую дверь в коридоре.
— И еще. Вы не дали мне белья.
Не хотелось бы говорить это при всех. Чувствую, как щеки вспыхивают. И все же смело, даже где-то отчаянно, вскидываю глаза на Ирму.
Да. Так и надо. Иначе и правда стану совсем бессловесной и бесправной.
Ведь именно этого ей хочется, да?
Но я буду бороться.
— А разве тебе положено белье?
Ирма грозно хмурит брови.
— Ты забыла, на каких ты здесь условиях? Или не знаешь. Что потом происходит с теми, кого приняли в дом, как выкуп? Ты всегда должна быть готова ублажать желания мужчины. Будь то хозяин, или слуги, которым после, натешившись, он отдает свою игрушку. Твое тело должно быть всегда доступно. Для всех.
Молча сжимаю зубы. Так, что они даже начинают крошиться.
Неужели? Неужели вот так?
Он не просто вышвырнул меня и забыл? Решил отдать всем? Каждому, кто захочет?
А ведь это и есть участь рабыни, вспоминаю с горечью. Да. Когда хозяин наиграется, ее отдают остальным.
Только вот об этом я совсем не думала, когда отправлялась к Багирову в спальню!
Ну… Или просто в глубине души была уверена, что именно со мной он так не поступит!
— Но Бадрид…
Разве он не должен был мне сказать, что меня ждет дальше?
— Хозяин!
Резким криком обрывает меня Ирма.
— Он для тебя хозяин, девчонка! Как ты вообще вообразила себе, что смеешь называть господина вот так, фамильярно, по имени? Будто он тебе ровня! То, что ты побывала в его постели, не дает тебе никаких прав! И не возвышает над другими! Ты просто тряпка. У него и у остальных под ногами! И не больше!
— Но он ничего мне не говорил…
Стараюсь не стушеваться. Не опустить голову и не вжать ее в плечи. Хоть и хочется.
Но нет. Сжимаю кулаки и держу голову прямо.
— Думаешь, ты значишь для него так много, чтобы он решил что-то тебе пояснять? Спустись уже с небес на землю. Ты никто. Для всех. Никто с тобой цацкаться не будет!
Вот так. Хлестко. Каждым словом, как пощечиной.
— И да. Чуть не забыла. Это — твое.
Она швыряет мне чуть ли не в лицо противозачаточные таблетки.
Все взгляды, как и на кухне с утра, прикованы к нам. Тишина такая, что слышны, кажется, даже мысли.
