Отшатывается.
Отшатывается, вжимаясь в стену.
Наконец-то! Наконец я вижу то, что отражает правду. Истину. В ее глазах!
А там ужас. Бесконечный, непередаваемый никакими словами!
— Не надо. Не подходи! Не…
— Вот оно, Мари!
Обхватываю ее горло.
Резко опускаю руку на грудь, рывком разрывая платье и отшвыривая его в сторону.
— Вот она. Правда. Какая есть! Ужас! Ты трясешься от страха! Это и есть все твои чувства!
Рычу, а рука сама сжимает ее грудь.
Глаза наливаются кровью.
А член дергается. Разрывается на части. Пульсирует так, что сейчас взорвется.
Это дикое. Неистребимое. Безумие. Желание до воя. До сдертой кожи.
Желание ее. Ее одной. Единственной женщины.
— Ненавидишь, — хриплю, чуть сжимая горло, а пальцы уже скользят по нежной коже, лаская.
И не из горла. Из груди вылетает хрип.
Отчаянный. Безпомощный. Дикой силы.
Раздирает меня на части.
Но не могу. Не могу отпустить. Как наркоман, дорвавшийся до своей дозы!
Одно касание к нежной коже, я меня уже срывает с катушек.
Обхватываю грудь крепче.
Сквозь сжатые зубы вырывается свист.
Раздирать и ласкать. Блядь, даже глаза закатываются и трясти начинает.
Дергаю на себя.
Ближе. Еще ближе. Так, чтоб впечататься. Чтобы под кожу…
Взгрызаюсь в эту кожу. В этот запах. В эту блядскую дрожь ее тела. Дрожь от ужаса. От стараха. От омерзения!
Почти пожираю, спускаясь губами ниже. По дико пульсирующей венке на шее. Ту, которую так любил целовать. Поглаживать пальцами.
Царапаю зубами и снова накидываюсь ртом. Как миллиард лет оголодавший.
Выкручиваю соски и тут же их отпускаю, чтобы вонзиться губами. Задевая зубами и тут же втягивая в себя, жадно зализывая.
— Признайся. Хоть сейчас, мать твою, признайся!
Резко распахиваю ее бедра рукой. Жестко. Жадно. Сжимаю пальцами дрожащие складки.
— Признайся, Мари, — резко толкаюсь внутрь пальцами. Резко. Жестко.
А она сухая. Сухая и дрожит совсем не от страсти!
— Ненавидела и боялась! И сейчас так же. Все твои чувства были игрой!
— нееееет, — хрипит, и рука сама снова дергается к ее шее.
— Скажи. Скажи мне эту чертову правду, твою мать!
Притягиваю ее лицо к своему. Почти кусаю ее полураскрытые губы с каждым словом.
Ненавижу. Ненавижу. Ее за эту проклятую, чертову ложь. Себя. За эту проклятую, дьявольскую одержимость!
А, может, и правда? Только так? Придушить и застрелиться самому? Может, только так мы оба сможем стать свободны?
— Неправда! Я любила тебя! Всегда любила! Я… С первого раза, когда тебя увидела! Всегда! Любила и люблю! Только тебя!
— Твои же глаза не врут, Мари, — как обезумевший, вожу рукой по ее лицу. Зарываюсь в волосы, чтобы тут же ухватить и дернуть вниз.
— И тело не врет!
Толкаюсь внутрь. Уже тремя пальцами. Жестко и резко. Быстро.
А она дергается. И по лицу проносится эта рябь. Рябь отвращения.
Даже руки пытается вытянуть вперед. Чтобы меня оттолкнуть.
— Оооооо, нет! Даже не пытайся, Мари! Ты. Моя. Жена! И я буду делать с тобой все, чего хочу! Трахать до искр из глаз! Где мне захочется и когда захочется! Твоего мнения нет. Его никто не спрашивает и оно никому не интересно. Это обязанность жены, удовлетворять своего мужчину. Забыла? Или тебя не воспитали? Значит, этим займусь я. Все сделаю очень наглядно. Восполню все твои пробелы!
Не могу. Не могу больше смотреть в эти проклятые глаза!
Резко разворачиваю к стене. Жестко распахиваю рывком ноги ее бедра. Наклоняю, заставляя впечататься щекой в стену.
— Нет! Бадрид!
Цепляется. Цепляется за рубашку вытянутыми назад руками. Царапать. Оттолкнуть пытается.
О, нет, девочка.
Те времена, когда я ловил каждое твое желание, давно прошли! Теперь это не поможет! Ни хрена не поможет уже! Ни тебе, ни мне!
— У тебя есть только одно для меня слово!
Сминаю ее губы пальцами.
— И это слово «да», Мари!
— Не надо! Пожалуйста! Бадрииииид!
Твою мать!
Неужели теперь, после Динара, ей со мной настолько противно?
Раньше как-то же терпела! Даже соками истекала! И дергалась в конвульсиях оргазма! Одних приконовений пальцами хватало!
— Хранишь верность этому уроду!
Снова рука сама обхватывает ее горло.
— Так не старайся, Мари! Считай, что его больше нет. Что его уже похоронили. Ты ведь не особо умеешь скорбеть по усопшим? Жизнь всегда должна продолжаться, разве не так для тебя, Мари?
— Я беременна! Беременна, Бадрид! А ты… Ты сейчас в таком состоянии, что можешь навредить ребенку!
Отчаянно вопит, дергаеясь всем телом.
— ЧТОООООООООО??????!!!!!!
— Значит, это все-таки правда!
Я сам не узнаю своего голоса. Вот теперь он будто и правда принадлежит настоящему демону из преисподней!
Резко отшвыриваю от себя, бросая на постель.
Это… Это на хрен, взрывает окончательно!
Я ведь до последнего не верил! Ни ему, ни змее-Наине!
— Правда, Мари?
Наклоняюсь над ней.
Еще больше перепуганной. В полном ужасе распахнуты когда-то казавшиеся мне ярче звезд и чище родниковой воды глаза.
Обхватываю лицо всей пятерней. Сжимаю.
Хочется смазать. Стереть. Содрать.
Эту внешность. Это лицо. Стереть с лица земли! Особенно с этими проклятыми глазами!
— Ты так заботишься о сыне этого ублюдка? А я? Почему, на хрен, я должен об этом заботиться? Я твой муж, а ты моя жена. И принадлежишь мне! И. Если. Я. Хочу тебя трахать. То я буду тебя трахать. Хоть кровь из ушей у тебя польется! Мне плевать! Это твоя обязанность! Терпеть. Молчать. И быть средством для удовлетворения мужа! Как обязанность каждой приличной жены!
Тяну за волосы. А хочется дернуть так, чтобы реально голова оторвалась!
Блядь!
Это что, на хрен? Карма?
История отца и Наины повторяется в точности!
Та точно так же залетела от другого, хоть и клялась отцу в вечной любви! А он дурел от нее, ничего не соображая! Утратив все свое спокойствие и вечный, казавшийся непоколебимым контроль над всем и над собой!
