Интересно, а сама она верит в это? Как же им вернуться, так и не узнав своего врага в лицо? И снова, уже в тысячный раз Ларен ломала себе голову, гадая, во что мог превратиться ее родной дом за эти годы.
С громкими радостными криками и благодарственной молитвой Тору мужчины наконец столкнули ладью в Рижский залив. Путь волоком занял неделю, их задержал свирепый ливень, подвергший испытанию и силы гребцов, и их стойкость, однако он продолжался лишь полтора дня, правда, это было крайне неприятно, но не так уж страшно. Ладья закачалась на ровных водах залива, и все, не исключая Ларен, с облегчением вздохнули.
Никто не пытался напасть на них в пути. Тор позволил им совершить безопасный переход, они выручили много денег за свои товары, и все восхваляли богов. Вечером, когда они разбили лагерь, Ларен взялась приготовить нечто вроде праздничного ужина.
Спина у Ларен зажила, но она по-прежнему быстро уставала, и эта слабость раздражала девушку, ей казалось, что ее тело ей неподвластно. Меррик расхохотался, услышав, как Ларен клянет себя за недомогание, подбирая выражения столь же цветистые, как пестрые птички, которых они повстречали в лесу. Зато теперь Ларен могла глядеть на Таби и не огорчаться, его впалые щечки уже округлились, он распрямился, голод теперь не скрючивал его, глазки засветились, ушла тупая покорность судьбе и немой жалобный вопрос, на который старшая сестра не могла ответить. Она слышала смех брата, и это казалось ей самым прекрасным. В ту минуту, когда мужчины праздновали благополучное прибытие, Меррик внезапно подхватил Таби, подбросил его высоко в воздух, раскачивая у себя над головой. Таби хохотал и визжал от восторга, а Ларен стояла подле, наблюдая за ними, прислушиваясь к веселью своего братика. К ужину мужчины доставили дичь. Ларен порезала мясо толстыми ломтями, приправила ягодами и можжевельником и, завернув его в широкие листья клена, смазанные жиром, потушила.
Набив брюхо, сытые и довольные викинги потребовали, чтобы Деглин завершил повесть о Грунлиге Датчанине.
Однако Деглин нынче пребывал не в духе. Несколькими днями раньше Меррик поручил ему смотреть за шкурами, вытряхивать их и хранить в чистоте, а главное, следить, чтобы они не намокли на дне ладьи. Деглин считал подобное поручение для себя унизительным, но Меррик настоял на своем, и Деглин подчинился и, выполняя приказ, ворчал без устали, так что товарищи начали уже покрикивать на него, а Меррик с трудом удерживался от желания свернуть ему шею.
Поэтому вечером Деглин отказался рассказывать, пояснив, что сочинять истории ему помогает его гений, а теперь гений утомился, выбивая и чистя шкуры, поскольку подобная работа недостойна его ремесла я таланта. Скальда надо уважать, а не принуждать его трудиться, точно раба, – тут Деглин покосился на Ларен, которая хлопотала, добавляя к мясу овощи, и прибавил: вот она – рабыня, стало быть, ей и следует поручить заботу о шкурах.
– У нас не так уж много мехов, – возразил ему Меррик, – мы оставили их в подарок своим родным. Я поручил тебе легкую работу, Деглин, и притом очень важную.
Но Деглин расфыркался и сказал, что у него кишки болят от “ее” мерзкой стряпни, – с этими словами он удалился в сосновую рощицу и там облегчался по меньшей мере в течение часа. Мясо получилось на редкость вкусным, но Ларен не пыталась возражать Деглину – Мужчины и так сердились на него. Кое-кто из них принялся швырять в море камешки, соревнуясь в меткости. Все они изнывали от скуки.
И тогда Ларен сказала:
– Я много думала о Грунлиге Датчанине. Быть может, мне удастся продолжить историю, которую начал Деглин.
Мужчины уставились на Ларен так, словно та лишилась рассудка. Это ведь всего-навсего женщина. Она умеет готовить – замечательно, однако…
Ларен угрюмо глядела на них, храня молчание. Таби, устроившийся на коленях у Меррика, удобно прислонившийся к его груди, попросил:
– Расскажи, Ларен. Ты замечательно рассказываешь сказки!
– Да, – без особого энтузиазма подхватил Олег, – делать нам все равно нечего. Расскажи, как сумеешь.
– Я набил себе брюхо дичиной, и мне все равно, чем наполнятся теперь мои уши, – отозвался старый Фиррен. – Давай, малышка.
Меррик не проронил ни слова. Викинг держал на руках Таби и молчал, но Ларен понимала, что он, как и все остальные, уверен: женщина не в состоянии сплести историю, которая представляла бы интерес для мужчин. Все знают, что женщины не обладают таким даром. Скальдом должен быть мужчина и только мужчина, это всем известно.
Ларен понизила голос, наклонилась поближе к слушателям, чтобы завладеть их вниманием (так всегда делали сказители во дворце ее дяди). Слова гладко " полились с ее языка:
– Грунлиг сказал: руки мои умерли. И все его люди опечалились, увидев, в какие страшные, жалкие закорючки превратились его пальцы. Казалось, пришел конец могучей силе и дивной отваге, воина. За несколько месяцев Грунлиг даже в росте уменьшился, потому что ходил теперь сгорбившись, опустив голову и уставившись в землю: в сердце его не осталось надежды, и он не желал обратить свой взор к небу.
Все его друзья умолкали, когда Грунлиг проходил мимо. А потом Грунлиг куда-то исчез. Многие решили, что он ушел умирать, ведь ничто больше не привязывало богатыря к жизни. Он лишился своей силы, утратил гордость, а они-то и составляли его достоинство, благодаря им он верил в собственное величие. Однако тремя днями позже Грунлиг возвратился, все такой же бледный и молчаливый.
Враги ликовали, хотя и боялись еще открыто проявлять свое торжество, поскольку многие – и ближние соседи и дальние – любили Грунлига, и не стоило при них радоваться постигшему Датчанина несчастью. Однако злые люди уже составляли собственный план, потому что низким завистникам честь неведома. То были не викинги, отважные воины, а саксонские разбойники, трусливые и жадные, они думали только о предательстве и измене, им хотелось прибрать к рукам все богатство Грунлига.
День за днем они уводили его боевые корабли и его рабов, растаскивали золото и серебро. Они убивали людей Грунлига и угоняли скот. Один из них возмечтал даже похитить жену Грунлига, красавицу Селину.
Так это началось, и так это продолжалось. Люди Грунлига умоляли своего господина о помощи, но Грунлиг не отвечал им, он все ниже опускал когда-то гордую голову и пил пиво до позднего вечера, а тогда без чувств падал под стол, и рабы относили его в постель. Наступил день – вернее сказать, это случилось как раз на рассвете, жарким летом, – когда Парма, злобный работорговец из Уессекса, решил прокрасться в усадьбу, где жила Седина. Парма был высокого роста, темноволосый, с густыми сросшимися над переносицей бровями. Он давно затаил ненависть к Груилигу и думал, что наилучшей местью будет не убийство некогда славного вождя, а гибель его любимой жены. Когда-то Грунлиг расправился с братом Пармы, который, напившись допьяна меду, загнал насмерть лучшего коня викинга. За это Парма и хотел отплатить Датчанину. В то утро он подкараулил Селину, когда женщина сидела одна у ручья, бессмысленно глядя на дальние горы и размышляя о своем супруге и постигшем его несчастье. Парма бесшумно подобрался к ней и, остановившись за спиной у Селины, произнес:
