Как Давлат мог так поступить с ним? О каких шансах может идти речь? Но я всё-таки заталкиваю вопящий разум поглубже и позволяю сердцу взять верх. Признаваясь, мой муж был таким потерянным. Он явно сожалел о том, что натворил. И не играл.
Ну что ж, попробуем.
Выхожу следом за Давлатом в комнату, которую здесь называют малой гостиной. Тут уютно. Куда менее помпезно, чем в большой.
Давлат сидит в кресле. Руки безвольно висят ладонями вниз, голова понурена…
Перед ним на туалетном столике я замечаю знакомую коробочку… С неё всё началось.
Муж вскидывается, ловит мой взгляд. В его собственном — бездна эмоций. Он сам себя загнал в этот кокон лжи…
— Возьми, — протягивает мне коробочку. — Оно твоё по праву. Бабуля бы хотела, чтобы оно было у тебя…
Качаю головой:
— Нет, — слова тяжело слетают с губ и падают камнями между нами, — оно принесло слишком много бед. Не хочу. Да и потом… Разве ты не должен подарить его своей единственной. Той, что покорит твоё сердце?
— Так ты и есть она, — говорит он, недоумевая.
— Увы, нет, — качаю головой. — С любимыми и единственными так не поступают. У меня малый жизненный опыт, но всё-таки он подсказывает мне, что их берегут, защищают, ими дорожат…
Говорить всё это сложно. Я ведь хотела быть для него именно такой. И на какой-то момент, там, в клубе, когда переплела наши пальцы, верила в это.
Он смотрит на меня так, что в душе всё переворачивается — с тоской, отчаянием, ранено…
— Так и есть… — говорит грустно, — вернее, так и должно быть… Но, Кристина… я…
Роняет голову, закрывает лицо руками. А вот теперь пошли театральные жесты. Хотя широкие плечи трясутся вполне натурально — будто его и впрямь колотит в истерике.
Мне удаётся подавить острую жалость к этому мужчине.
— Ну… я пойду… Мне ещё с Лампой и Зинаидой Сафроновной объясняться…
— Иди…
— Ты пришлёшь бумаги?
— Всё-таки развод?
— Да…
— Хорошо…
Ёжусь. Внезапно становится так холодно. Слишком легко меня отпускают. Значит, я недорога.
Хорошо, что иллюзия разрушилась сейчас, а не через несколько лет… Такое поведение очень наглядно — просто, вместо тысячи слов.
Интересно, какой вывод сделает Башир Давидович? Даст ли он внуку шанс? Впрочем, мне теперь всё равно — это больше не моё кино…
И я, вскинув голову, ухожу в неизвестность.
Глава 13. Когда говорят призраки…
Зинаида Сафроновна сидит на кухне и барабанит пальцами по столешнице.
— Значит, Лампе не скажите? — смотрю на женщину в упор.
Здесь, в старенькой двушке — а куда ещё она могла вернуться? — по-домашнему уютно. Странно, здесь я чувствую себя защищённой. Не то, что в доме Давлата, который так и не стал моим. Ведь дом там, где сердце. А моё сердце рассыпалось пеплом…
Грею руки о чашку чаю, смотрю на скатерть с ромбиками. Здесь, в этих стенах, я была очень счастлива и очень несчастна. Они хранят мой смех и мои слёзы. Поэтому и родные настолько.
— Не хочу тревожить, — произносит Зинаида Сафроновна. — Потом, когда родит… А так ей и без меня нервотрёпки хватает.
Что верно, то верно. Наша маленькая Лампочка — железная леди. Этим она в мать.
Но…
— Как вы вообще додумались разыграть свою смерть? Лампа и сама чуть не умерла… Да и я…
Вспоминать не хочу, глаза щиплет, в груди ноет. Как она могла?
Зинаида Сафроновна вздыхает.
— Эх, Кристя… Вам, детям, многого не понять. Мы, взрослые, стараемся беречь вас до последнего. — Она сбивает пепел с сигареты в пепельницу-паука. Борька подарил её Марку на прошлый Хэллоуин. Символично, что хэллоуинскую пепельницу сейчас использует… призрак. — Дела у меня на рынке шли неважно, — вздох, затяжка, серый пепел на чёрной керамике… — более чем неважно. Хреново шли. А тут Лампа с её двумя факультетами в разных вузах. Дочка у меня — особенная, умница, я хотела, чтобы у неё было всё лучшее… Чтобы она спокойно училась и ни о чём не думала… Раз уж бог послал мне её так поздно в награду… Вот и тянулась в нитку. Не говорила ничего. Хотела уберечь…
Да уж, уберегла… Лампа до сих пор не отошла от смерти матери. Только не истерит — не умеет просто, а замыкается, уходит в себя, винится… Мы ведь всегда считаем, что могли спасти родного человека. Что чего-то не предусмотрели.
Я знаю — тоже испытываю по отношению к Боре. Так отчего же берегла Зинаида Сафроновна свою дочь?
Вопрос не задаю — женщина его считывает сама.
— От нищеты, Кристён. Когда я… ушла… Лампа же не голодала. Даже тебе деньги подкидывала, верно?
Так и есть. Подруга, конечно, не шиковала, занималась переводами, но без финансовой «подушки», оставленной матерью, конечно же не справилась бы. Потому что переводы — заработок нестабильный: то густо, то пусто.
— В общем, — продолжает Зинаида Сафроновна, — явился однажды, будто чёртик из коробочки, перед прилавком Сан и сделал мне предложение…
— … от которого невозможно отказаться, — заканчиваю я.
Она кивает:
— Да, как и тебе.
— Вы тоже участвовали в съёмках?
Зинаида Сафровна смурнеет, видимо, думает, как лучше сказать.
— Нет, — выдыхает наконец, — где я, — показывает ладонями на себя, — и где съёмки… Это для вас — молодых, красивых… А я… у меня, скажем так, другая задача была… — глубоко затягивается. — Деньги я попросила вперёд, сразу положила на счёт в банк под хорошие проценты. И попросила их помочь сделать мой уход натуральным. Ты лично убедилась, что всё выглядело на сто процентов…
Да уж.
— А как же свидетельство о смерти? — вспоминаю тот жуткий день. — Врачи же констатировали остановку сердца.
— Есть препараты, — говорит Зинаида Сафроновна, — которые временно останавливают сердце.
— Но мы же вас хоронили! — не унимаюсь.
— Меня ли?.. — качает головой. — Ох, дети-дети, я даже рада, что вас так легко провести…
— Это подло! — заявляю я. — Лампа вас не простит.
Зинаида Сафроновна кривит губы — на пухлом толстощёком лице получается странная гримаса, будто насмешка, а не грусть.
— Имеет право… И ты тоже имеешь…
Уж не знаю, куда бы завёл нас разговор, если бы не звонок в дверь.
Открываю — курьер. В его руках — коробочка перевязанная красным бантом. Не хочу принимать, но там могут быть важные документы… Расписываюсь, отпускаю доставщика, плетусь в комнату…
Зинаида Сафроновна тут как тут — любопытствует. Пусть, мне не жалко.
