— Не терпится увидеться? — с притворным участием интересуется Михей.
Киваю.
— Ну что ж, идём…
Сначала меня ведут бесконечными коридорами, потом мы выходим во двор и направляемся в сад, где виднеется какое-то строение…
И вот тут мне становится страшно. Я один на один с криминальным типом, и меня ведут в подозрительный сарайчик.
Почему я ему верю?
Вдруг…
— Прошу, — он пропускает меня вперёд, но сам заходит следом. Обычная, вроде, слесарная мастерская. Ничего подозрительного.
Но Михей снимает гаечный ключ со стены, крутит один из болтов, и часть стены поднимается вверх, открывая проход в подвал.
— Пойду первым, буду тебе светить, а ты под ноги смотри, лестница тут крутая.
Какая забота! Снова прикусываю язык, чтобы не ляпнуть. Любое резкое слово может обернуться против мужа… или… если всё, что сказал Михей — ложь, а червь сомнения вернулся и гложет, то против меня…
Спуск кажется бесконечным. На тысячной ступени я сбиваюсь со счёта. Но не забываю смотреть под ноги — ступени и впрямь опасные: округлые и осклизлые… А неровный свет от фонарика в смартфоне Михея мечется по стенам, не давая нормального обзора.
Приходится контролировать каждый свой шаг.
Наконец, под ногами ровная брусчатка. Мы идём к массивной двери, возле которой прохаживаются два верзилы в серых костюмах и радиогарнитурой на лысых головах.
Завидев босса, раскланиваются, открывают дверь, заталкивают меня внутрь…
Дверь с лязгом закрывается. Но я не обращаю внимания на это, оно поглощено представшей моему взгляду картиной.
Смотрю перед собой, не веря глазам, и не могу сдержать отчаянный крик…
Такое ощущение, что я попадаю прямиком в какой-то жуткий боевик… Посреди комнаты, под тусклой, мигающей лампочкой сидит, привязанный к стулу, Далат… Одежда изорвана… Лицо… Красивое, совершенное лицо моего мужа изувечено синяками и окровавлено…
Это ж каким моральным уродом надо быть, чтобы сотворить такое с собственным сыном? А если человек позволяет себе подобное — значит, у него нет ничего святого…
На миг делается жутко и зябко. Но я гоню от себя панику — потом буду бояться — и кидаюсь к мужу…
— Давлат, господи… — давлюсь слезами, непослушными пальцами пытаюсь развязать верёвки, которыми скручены его запястья… Ломаю ногти, глушу рыдания…
Муж открывает один глаз, пытается улыбнуться:
— Не плачь, глупышка моя, — шепчет хрипло.
Хочется дать ему воды, смыть кровь, но в этой мерзкой камере ничего нет. Только он, я, тьма и холод…
Размазываю слёзы, беру себя в руки — Давлат прав: не время истерить…
— Милый, — присаживаюсь на корточки рядом, обнимаю, утыкаюсь в плечо, — за что тебя так?
— Они хотят втянуть меня в своё дерьмо, — бормочет на грани слышимости…
Киваю:
— Не говори… Твой отец кое-что рассказал.
— Плохо другое — я не могу защитить тебя, — продолжает говорить, хотя, наверное, разбитые губы причиняют боль.
Касаюсь их осторожно, невесомо, чтобы не усугублять.
Давлат блаженно улыбается и утыкается горячим лбом мне в плечо. Глажу по слипшимся от пота и крови волосам, бережно вожу пальцами по ссадинам на лице.
— Значит, сделай то, что он хочет, — шепчу.
Давлат качает головой:
— Потом, — хрипит, — я не буду себя уважать… Да и ты тоже не будешь. Не простишь.
— Нет, — решительно протестую, прижимаюсь щекой к щеке, шепчу, задыхаясь: — пока мы живы — всё можно исправить. И прощение заслужить…
Да, хочется добавить, я вот сейчас уже полностью простила тебя, готова дать тысячу шансов, только живи, только не позволяй им уничтожить нас…
Над ухом раздаётся горький смешок:
— Нет, крошка, далеко не всё можно простить и исправить. Смерть деда, например…
Холодею.
— Этого он от тебя хочет? Чтобы ты… Башира Давидовича… — вот теперь становится реально страшно: это ж какой мразью надо быть! Дедушка ведь и так уже глубокий старик, ему — не дай бог, конечно! — и без того недолго осталось. — Ради денег? Ради наследства?..
— Всё ещё хуже — Михей, — Давлат не называет его отцом, и я понимаю и поддерживаю мужа в этом, — хочет стать главой ювелирной империи деда…
Договорить мы не успеваем — хлопает массивная дверь и в помещение вваливается не менее массивный мужчина.
Отец Давлата окидывает нас насмешливым взглядом — во всяком случае, так чудится мне в неровном свете одинокой лампы — и фыркает:
— Как трогательно! — он приближается к нам, и я съёживаюсь от страха. Сознание мечется — с одной стороны, мне хочется сорваться и убежать, с другой — закрыть собой мужа и никого к нему не подпускать…
Михей, между тем, освобождает Давлата. Несколько минут мужчины пристально смотрят друг другу в глаза. Наверное, если бы ненавистью можно было прожигать — сейчас бы передо мной оказалось две кучки пепла.
Потом Давлат презрительно хмыкает и отступает ближе ко мне. Теперь мы стоим в рядок — Михей, мой муж и чуть поодаль я.
— Ну что, — говорит свёкор, — обсудили текущие вопросы? Каков будет ответ?
— Ответ будет прежним — нет, — чеканит Давлат, глядя на отца с презрением.
— Хорошо, — как-то легко соглашается Михей и вдруг выхватывает из-за пояса пистолет, который я сразу не заметила, — тогда я тоже нарушу свои обязательства и удалю помеху, которая мешает тебе мыслить здраво.
Холодный зев дула оборачивается в мою сторону.
А дальше всё происходит так быстро, что я даже не успеваю среагировать. Звучит выстрел.
Давлат кидается вперёд, закрывая меня от летящей прямиком пули. Дёргается — неестественно, рвано, как тряпичная кукла… Валится к моим ногам, заливая кровью каменный пол…
Оставляя меня один на один с чудовищем, в глазах которого сейчас полыхает ярость…
— Сучка! — рычит он. — Ты лишила меня сына… Теперь я уничтожу тебя!
И шагает ко мне.
Глава 15. Тернистый путь правды по изнанке радости
— Замолчи! — шикает надо мной мужской голос.
Кажется, мой организм не выдержал эмоционального передоза, и я отключилась прямо там, в камере, где убили… Давлата… Даже думать об этом паршиво. Мозг начинает в ужасе метаться. Я одна, без помощи, в лапах чудовища, для которого нет ничего святого!
С трудом открываю глаза. Утыкаюсь в белый гладкий потолок. Стоп, какой потолок? В том подвале был вроде каменный свод и такая противная мигающая лампа…
Да и мягкого дивана, на котором я сейчас лежу, вроде бы не наблюдалось.
