Клив улыбнулся девушке. Сейчас она как следует разглядит его шрам и поморщится или отшатнется. Однако она не сделала ни того, ни другого, и он, удивившись, пояснил:
– Собственно говоря, я просто осматривался, знакомился с обстановкой. До моего слуха донеслись голоса, и я вышел в этот прекрасный сад. Я рад, что тебе не удалось вырвать волосы твоей противницы. Они у нее слишком красивые, чтобы валяться на земле, не услаждая ничей взор.
– Да, она ими очень гордится. – Девушка вздохнула. – Волосы у нее на голове держатся крепко, будь она проклята. Я дергала их изо всех сил, но у меня ничего не вышло. Сегодня я в первый раз дала ей сдачи, но недостаточно. Только боги знают, что она теперь сделает, чтобы поквитаться со мной. Она всегда ухитряется мне подгадить.
Клив подошел к ней ближе. На ее левой щеке краснел след от удара. Он протянул было руку, но тут же опомнился и опустил ее.
– Тебе не больно?
– Нет. Она уже столько раз била меня, что теперь я почти не замечаю ее пощечин. Правда, сейчас все было по-другому, но мы с ней и раньше сцеплялись всякий раз, когда оказывались в одной комнате.
– А что было по-другому на этот раз?
Она задумалась и наконец ответила, сдвинув брови:
– На этот раз она была полна лютой ненависти, а не просто раздражена, как бывало раньше. Теперь я взрослая, а она не может этого стерпеть, хотя я и не понимаю, почему.
– А кто она такая?
– Вторая жена моего отца.
– А, стало быть, она твоя мачеха. Люди рассказывают много историй об их злобности. От одного моего знакомого скальда я слышал рассказ о том, как мачеха превратила свою падчерицу в тыкву и оставила ее на поле, чтобы она там сгнила. К счастью, мимо проходил маленький мальчик. Он пнул тыкву ногой, и она жалобно застонала от боли. Тогда мальчик дотронулся до нее рукой, и она снова превратилась в падчерицу. Мальчик испугался и убежал.
– Твоя речь не похожа на речь дипломата. Может, ты все-таки обычный человек, как и прочие?
– Возможно, когда-нибудь ты услышишь эту историю о злой мачехе со всеми подробностями. Но вернемся к разговору о твоей мачехе.
– Мой отец любит ее, несмотря на всю ее злобность, сварливость и тщеславие. Как-никак она родила ему четырех сыновей.
– Понятно.
– Надеюсь, ты никому не расскажешь о том, что здесь видел, – сказала она, глядя на него с угрозой.
– А зачем мне об этом рассказывать? Разве это так уж интересно? Разве мой рассказ мог бы кого-нибудь позабавить или поднять в чьих-то глазах мой авторитет?
Она фыркнула.
– Ну вот, ты опять ничего не сказал по существу, просто задал дурацкий вопрос. По-моему, ты довольно плохой дипломат.
– Возможно, – спокойно согласился он. – Однако ты не ответила на мой вопрос: зачем мне рассказывать кому-либо о том, что ты пыталась выдрать волосы у своей мачехи?
"Подбородок у нее упрямый, но красивый”, – подумал Клив.
– Ну, хорошо, – сказала девушка. – Все равно ты в конце концов узнаешь, разнюхаешь, на то ты и дипломат. Моя мачеха – это королева Сайра, жена короля. Когда он на ней женился, то сначала называл ее Нафтой – так звали мою покойную мать, но ей это ужасно не нравилось, и он позволил ей снова носить прежнее имя. Это было после рождения ее первого сына.
– Сколько сложностей. Так, значит, ты дочь короля?
– Да, я Чесса.
– Необычное имя.
– Не такое необычное, как то, которое мне дали при рождении. Все изменилось, когда мой отец женился. Кстати, у тебя тоже необычное имя.
– Возможно. Но мне оно нравится.
– У тебя разные глаза: один золотистый, другой голубой, как будто боги не смогли решить, какой цвет тебе больше подходит. Но получилось неплохо.
– Что получилось? Мои глаза?
Он ждал, что Чесса ответит, но она ничего не сказала. Клив улыбнулся, наблюдая, как она заплетает косы и подумал: “Она ни разу не поморщилась, глядя на мое лицо”.
* * *
В просторной комнате короля Ситрика было много воздуха, стены – белые, как крыло голубки, чистые, без единого клочка паутины в углах. Земляной пол покрывали плетеные циновки. В изножии большой кровати, застеленной драгоценными шкурами белых волков, стоял массивный резной сундук для одежды. Простую обстановку комнаты дополняли несколько стульев с высокими спинками; на одном из них, украшенном искусной резьбой, восседал король. Он пристально смотрел на свою дочь, гадая, почему она внезапно явилась к нему и теперь мерит шагами комнату, похожая на молодую тигрицу. Что ее так взбудоражило? Она остановилась и, повернувшись к отцу, заговорила:
– Я еще не разобралась, нравится он мне или нет, но одно несомненно – он очень красив. Причем у меня , создалось впечатление, что он, как ни странно, не осознает этого. Как бы то ни было, он не раздувается от самодовольства, как другие красивые мужчины, которых я встречала. Те все до единого были уверены, что ни одна женщина перед ними не устоит. Он похож на викинга, у него такие же, как у них, золотистые волосы, но я слышала, что по рождению он не викинг. У него удивительные глаза: один светло-карий, а другой – ярко-голубой. Они очень красивы.
Король Ситрик недоуменно приподнял одну угольно-черную бровь:
– Может быть, ты все-таки скажешь мне, кто этот красавец, который то ли нравится тебе, то ли нет? Вероятно, он только что прибыл во дворец? Знаю ли я этого человека с разными глазами?
Задавая этот последний вопрос, он вдруг понял, что знает, о ком она толкует, и замолчал, не находя слов от изумления.
– Ну разумеется, ты его знаешь, отец. Он сказал, что его зовут Клив из Малверна и что его послал к тебе Ролло, герцог Нормандии. Но он явно не француз. Французы все низкорослые и с елейными манерами, как тот посланник, который приезжал к нам от короля Карла. А Клив из Малверна высок и хорошо сложен и…
Король Ситрик переспросил:
– Ты сказала – Клив из Малверна? Посланец герцога Ролло?
– Да. Он случайно забрел в сад, в который выходит задняя дверь моей комнаты. Я спросила его, кто он такой, и ему пришлось назвать себя.
– Так ты считаешь его красивым?
– О да, но речи его так же неопределенны и уклончивы, как и у других дипломатов, которые являются сюда, стараясь для своих хозяев. Он скользкий, как уж, и не говорит прямо, что ему нужно.
– Думаю, в тебе говорит предубеждение, Чесса. А я-то надеялся, что ты уже забыла ту неприятную историю с Рагнором Йоркским.
Она воинственно вздернула подбородок, и Ситрик улыбнулся. Она нисколько не походила на свою мать, нежную, кроткую Нафту, которую он любил больше, чем всю премудрость мира и едва ли не больше, чем собственную жизнь. Но не больше, чем он любит их дочь.
