— Наша фея, наша фея, с каждым часом все наглее! – пискляво распинали меня грызуны. – С каждым часом все смелее, присмотрела богатея! Домик нам спалила фея, и ничуть не сожалеет, мышек фея не жалеет, и даже не краснеет…
Внезапно дверь открылась, а на пороге стоял Оберон. От мышей и след простыл. Король фей подошел ко мне, поднимая меня с места и беря за подбородок.
— Как долго это будет продолжаться? – спросило чудовище, глядя мне в глаза. – Сколько ты еще времени собираешься от меня прятаться?
Я смотрела в любимые глаза, понимая, что у меня дрожат губы.
— Я… Я не прячусь, — выдохнула я, прекрасно зная, о чем речь.
— Нет. Ты прячешься, — глаза чудовища сузились. – В чем дело? Говори немедленно!
— Понимаешь, — я доверчиво ковыряла пуговицу на его белоснежном костюме. – У меня сегодня голова болит… Ничего серьезного… Все хорошо…
— Не правда. Голова у тебя болела вчера, — произнесло чудовище, беря меня за подбородок. – Правду. Только правду.
Я помялась, пытаясь придумать что-нибудь убедительное, отковыривая пуговицу на его одежде, и глядя на то, как неожиданно она остается у меня в руке.
— Ты боишься после того, что произошло тогда? – слышала я голос, кусая губы и прикидывая, куда бы так аккуратно спрятать трофей, чтобы все подумали, что случайно отвалилась.
— Нет, вовсе нет! – я отрицательно замотала головой. А сердце дрогнуло от воспоминаний.
— Хорошо, — послышалось в тот момент, когда меня прижали к стене, целуя так, что ноги подгибались. Чудовище целуется лучше принца, однозначно.
Я чувствовала, как чудовище снимает с себя одежду, а я застыла положив дрожащие руки ему на плечи, понимая, что такие поцелуи нужно запретить каким-нибудь указом! Так нельзя! Поцелуи спускались все ниже, меня грубо прижимали к себе, не давая возможности вырваться.
— Не надо, — прошептала я, гладя его волосы, и целуя в макушку.
— Опять? – на меня смотрели вишневые глаза. – Не проверишь, не узнаешь. Это моя однозначная позиция.
— Может, не надо? – шепотом взмолилась я, понимая, что вот-вот сдамся. – Пожалуйста…
Оберон остановился, а я впервые почувствовала что-то похожее на нежность. Он гладил пальцами мою шею.
— Я могу взять тебя силой в любой момент, чтобы поняла, что ничего не изменится, — послышался его голос, когда я закрыла глаза. – Но я не настолько чудовище, чтобы так поступить. По крайней мере, не с тобой.
Мое платье рухнуло под ноги, а я вздрогнула в тот момент, когда меня снова поцеловали.
— Отступать больше некуда. Я тебя поймал, — произнесло чудовище, подарив улыбку. Я и сама понимала, что так далеко мы еще не заходили с тех самых пор.
Я открыла глаза, все еще задыхаясь и пытаясь унять взбесившееся сердце. Внезапный страх накрыл меня. Мне очень захотелось сбежать, но меня тут же прижали к себе так, что не удивлюсь, если на нем останется отпечаток меня. Я слышала его дыхание возле своего уха, слышала биение его сердца.
И тут внезапно на нас что-то прыгнуло сверху. Меня тут же дернули в сторону.
— Мама! Папа! – послышался перепуганный голос сонного Павлика, а он прошуршал крыльями. – Писец! Там кошка! Там кошка! Можно я пока посплю с вами… Там кошка!
— Где? – возмутилась я, натягивая одеяло на грудь. – Где кошка?
— Она мне приснилась, — задыхался Павлик, прижимаясь ко мне.
— Да, — вздохнул Оберон, глядя на Павлика, который успокаивался. Еще бы! Прямо из своей комнаты! А если бы кошка приснилась на десять минут раньше? Или на полчаса? Да, ладно, на три часа раньше! У ребенка была бы психологическая травма на всю оставшуюся жизнь. Тут мама обалдевала, поэтому представляет, как это выглядело со стороны…
— У меня есть сын, — произнесло чудовище, пока я укладывала ребенка на подушку. – У меня есть наныл. Иногда наревел.
Я осторожно показала ему на пальцах цифру «два».
— Что два? – удивился Оберон, а я спрятала глаза. – Что значит «два»?
— Сын и … дочка, — прошептала я, ковыряя одеяло. – Будет… Скоро… Крылья у фей просто так не чешутся!
Конец.
