14.8.[19]43
Последние две недели были не настолько заполнены работой, как обычно. Основные дела вошли в целом в свою колею, так что наплыв проблем несколько снизился. Для памяти кор[откий] обзор проделанного.
2.8. я читаю отчет представителя М[инистерства] и[ностранных] д[ел] в Остланде посл[анника] Виндекера, направленный в М[инистерство] и[ностранных] д[ел]. После личного знакомства положительно отзывается о ген[ерале] Власове. Много цитирует Достоевского, в остальном – заурядные наблюдения. Виндекер хочет, чтобы его самого активно задействовали на Востоке. Во время своего последнего визита ко мне он сказал, что в М[инистерстве] и[ностранных] д[ел] рассчитывали, что я стану их шефом после Нейрата. Я ответил ему, что это было бы заманчиво, но в тогдашнем положении я был настолько загружен мировоззренческими вопросами, что простая предусмотрительность диктовала выбор не в мою пользу. И сейчас мне не на что жаловаться.
Опека раненых хиви должна быть передана нам. По причине недостатка сотрудников фюрер лично одобрил список из 33 лиц, затребованных нами. Они должны заниматься наблюдением за ранеными всех восточных народов, их воспитанием и проверкой, можно ли их впоследствии политически использовать.
Ст[атс] – с[екретарь] Муз
[1108] из благословенного Министерства по делам церкви снова здесь – с прежним настроем «успокоить» церковные круги. С помощью предоставления квоты на бумагу для официальных изданий. Он подчеркивает превосходные международные отклики на мою речь в Веймаре (о толерантности в вопросах веры в бессмертие). Снова поднимает вопрос об указе фюрера. – Я объясняю ему, что против любой политики булавочных уколов; если нельзя поднять проблему в целом, тогда следует сосредоточиться на действительно ясных, зарегистрированных полицией случаях. Кроме того Ватикан, конечно, желает лишь одного: чтобы немцы и русские истекли кровью до беспамятства, и, сломленные, оказались бы снова открыты для «миссионерства». То же желают наши господа кардиналы и епископы. Их речи точно таковы, как в 1917/18. Но к этому вернемся позже. – По текущим полицейско – политическим вопросам я отослал Муза к Борману.
Ш[икеданц] жалуется на слишком тесные связи фон Менде
[1109] с Кедия
[1110], эмигрантом с Кавказа. Следует небольшое обсуждение кавказ[ской] проблемы. Затем я слушаю выступление д[окто]ра Г[еббельса] в Мин[истерстве] проп[аганды]…
В следующие дни: вопросы переустройства Гальбштадта
[1111]: Кинкелин
[1112] развивает весьма любопытные идеи о необходимости главного поместья в каждой деревне. Оно должно служить образцом и управляться старостой. Это хорошо зарекомендовавшая себя н[емецкая] традиция. Если остальные получат по 30–60 г[ект]а[ров], поместье старосты должно быть втрое больше.
Замок Ромрод, Гессен. 31.12.43.
По приглашению гауляйтера Гессена – Нассау
[1113] я провожу рождественские дни в старинном замке. Тихо и одиноко было здесь, расслабленно. Но снова и снова радио приносило тяжелые вести с полей ужасной войны, на один лишь Берлин два новых налета.
Какие сцены разыгрывались и будут разыгрываться в домах и подвалах наших бомбардируемых городов! Будущие драматурги опишут их как жесточайшее испытание, которому может подвергнуться народ. Разрушение Магдебурга Тилли
[1114] столетиями считалось одним из ужаснейших деяний. Сегодня такое происходит ежедневно. В этих примерно двадцати крупных н[емецких] городах, которые сегодня по большей части лежат в развалинах, уже погребено под обломками несколько сотен тысяч женщин и детей. То, что люди не сломались под этим гнетом – заслуга н[ационал] – с[оциалистического] движения: мужество, сделавшееся сегодня добродетелью всей нации.
Когда случился налет 23.11., мы провели его в бомбоубежище моего разрушенного дома. Налет показался нам не столь сильным, каким был на самом деле. После отбоя тревоги: все небо огненно – красное, но такое случалось и раньше при больших пожарах. Я с женой и ребенком поехал из Далема в гостиницу Кайзерхоф, где мы ночевали. Уже на Хубертусбургераллее были видны многочисленные пожары, перед Кёнигсаллее слева и справа догорающие здания. На Курфюрстендамм сначала темнота, но затем и здесь мы увидели огонь и опустошение. Из Гедехтнискирхе вырывались языки пламени, вокруг все пылало. Мы не рискнули свернуть на Будапештер[штрассе], где полыхал зоопарк, а поехали по Тауэнциенштр[ассе], затем по Нюрнбергер[штрассе]. Проезда нет: снопы искр и густой дым. Свернули на Курфюрстенштрассе. Почти ничего не видно, многократно ударялись о бордюры. На улицах в темноте людские массы. Но: [ведут себя] совершенно спокойно. Когда нам пришлось нажать на клаксон, нас пропустили как обычно. По какой – то улице (
[1115]) мы добрались до Корнелиусбрюке, справа и слева огромные языки пламени и снопы искр из горящих как факелы домов. Проезд по Тиргартенштрассе невозможен: нагромождение ветвей и стволов деревьев перекрывает дорогу. Хофегераллее тоже вся разворочена, но нам удается проехать. На Гроссе Штерн пылает автобус. На Шарлоттенбургершоссе дикая мешанина [из] маскировочных конструкций, в нескольких местах воронки от взрывов. И здесь струятся людские массы. Бранденбургские ворота не пострадали. Парижское, сразу за ним английское посольство в огне. Старая Рейхсканцелярия, здание Берлинского конгресса: горят крыши. Наконец, мы добираемся до гостиницы Кайзерхоф. Напротив – сражение за Министерство транспорта. Снова и снова вырываются языки пламени, снова поднимается плотное облако, когда на них льется вода. Слева все усиливающаяся буря сдувает сажу с невидимого нами пепелища Министерства финансов.
