Я передал Штрунку, что он должен сообщить Франко и лидерам фалангистов следующее. Едва они одержат победу, церковь развернет бешеную травлю против «языческой Германии». А посему уже теперь наш ответ: Г[ермания] опирается на иные, нежели Испания, традиции; это преимущественно протестантская страна, и сегодня, руководствуясь накопленным опытом, она делает для себя определенные выводы. Но только для себя. Мы признаем католицизм как религию испанского народа – никто не станет сюда вмешиваться. Это должно быть уяснено сейчас, с тем чтобы уже сейчас фалангисты смогли дать свой ответ клерикалам.
Интересно, что испанцы хотят знать больше о нас, нежели об [итальянском] фашизме. У них схожий темперамент, они ожидают полезных дополнений скорее от нас, они хотят именоваться национал – синдикалистами. В этом уголке Европы разворачивается новая решающая битва. Испания в числе наших союзников – это в глазах Парижа прорыв фланга, незыблемость которого полагалась вечной. Англия сможет наблюдать за тем, как в тылу Гибралтара заправляет делами союзник Италии. Французы и англичане направят все усилия на создание буферного каталонского государства.
Вчера Франция начала перебрасывать эскадрилью бомбардировщиков с восточной границы к границе южной…
Дополнительные сведения о ситуации в Испании я получу во вторник от главного представителя агентства Херста К[арла] фон Виганда
[404]. Он все время находился в Мадриде. Хочет рассказать мне много интересного и поговорить с фюрером. Около 1923 года Виганд был первым влиятельным иностранным журналистом, который проявил внимание к Адольфу Гитлеру. Мы имели возможность дважды вместе отобедать. Виганд, тогда уже немолодой, побывал везде, где только можно: Маньчжоу – Го, Шанхай, Турция. Не всегда зрящий в корень, но вместе с тем острый наблюдатель.
Несколько дней назад по поручению греческого посланника у меня побывал майор Криекукис
[405]. Он принес свои извинения: он позаботился лишь о моем визите в Афины, о поездке доктора Г[еббельса]
[406] ему не было известно ничего. Была достигнута секретная договоренность с ландсляйтером в Афинах
[407]. Метаксас подтвердил ему телеграммой, что правительство не приглашало д[окто]ра Г[еббельса]. Афинская газета сообщила о его прибытии на 4 странице: приезжает д[окто]р Г[еббельс] в сопровождении 20 туристов. А потому немудрено, что визит вежливости одного лица был заменен на визит вежливости другого, был дан завтрак…
Криекукис сделал новое приглашение; вероятное время визита – начало 1937 года, – и поблагодарил меня за все, что было предпринято моим ведомством с целью установления взаимопонимания между немецким и греческим народами, мое имя в Г[реции] пользуется большим уважением, меня примут с большой радостью. Он будет сопровождать меня в качестве официального лица.
Рейх скомпрометировал себя визитом д[окто]ра Г[еббельса], организованным в подобной форме.
20.10.[1936]
Вновь приступил к работе в Берлине, что, конечно, препятствует ведению записей. Постараюсь наверстать упущенное и упомянуть о наиболее важном.
Вскоре после праздника урожая я отправился в Оберзальцберг. Впервые увидел новый дом фюрера. Как и все, что он строит – воплощение изысканного вкуса. Замечательно большой зал с видом на горы – в сторону Зальцбурга. Фюрер беседовал со мной наедине продолжительное время. Мы полтора часа прогуливались по залу, он подробным образом делился своими соображениями в отношении Италии, Англии, Испании и т. д. Конфликты из числа тех, что потенциально возможны в ближайшие годы, кажутся вполне податливыми с точки зрения их разрешения. Я со своей стороны сообщил о том, что было передано мной англичанам. Далее последовало несколько спокойных дней, беседы на политические темы велись не столь часто.
Фюрер увлеченно демонстрировал мне свои картины, свой рабочий кабинет. Я разглядывал фотоснимок ушедшего из жизни [личного] водителя [фюрера] – Шрека
[408], как вдруг фюрер заметил: вокруг нас понемногу становится пусто. Многому можно найти замену, однако невозможно найти замену общим воспоминаниям. – Я не мог не рассказать ему о том, как познакомился с Дитрихом Эккартом. Он упомянул, что впервые встретил меня у Э[ккарта], «в то время вы носили черную бархатную куртку».
Затем он вспомнил старого доброго д[окто]ра Э. Ганцера
[409], с которым как раз случился инсульт. Готовый прийти на помощь, преданный делу и забавный в своих особенностях Г[анцер] помогал нам в начале.
Затем я выступал с трехчасовым докладом. План по обеспечению нашего влияния во всех без исключения государствах, граничащих с СССР; наша работа на Ближнем Востоке, в Румынии, Венгрии, Югославии, затем этнологическая ситуация в Советском Союзе. И наконец, вопросы воспитания. Фюрер поделился своими опасениями – ситуация во Франции может измениться быстрее, чем мы успеем подготовиться. Борьба с мировым большевизмом должна быть теперь главнейшей задачей. Удивительно, сколь поверхностно относятся к этой проблеме за рубежом. Мы – единственные, кто это понял. А среди нас нет, по словам фюрера, никого, кто знал бы предмет и владел бы им так, как я. Он намерен предоставить мне как своему уполномоченному все полномочия в этом вопросе. Мир должен знать, что духовный и организационный центр по борьбе с силой, стремящейся к разрушению мира, находится в Германии. Если сейчас будет опубликовано немецко – японское соглашение
[410], фюрер должен будет направить японского посла в ведомство, уполномоченное вести эту работу; то есть ко мне.
Я ответил, что такая миссия меня привлекает, однако предпосылка успеха – наличие явной возможности управления – по отношению ко всем науч[ным] учреждениям, отвечающим за Восток и проч. Вопрос формы остался открытым. На уровне министерств, ведомств намеченное пока еще реализовать сложно, однако вопрос должен быть решен на государственном уровне, чтобы рычаги управления были у меня. В ответ на мою речь, в которой я затронул ситуацию в сфере обучения и воспитания, фюрер заметил: «Ваши генеральные полномочия будут распространяться и на эту область деятельности».
