На замечание о том, что потомкам не будет известно об отношении фюрера к рел[игии], поскольку он об этом умалчивает, фюрер сказал: Это не так. Он никогда не допускал присутствия церковников на партийных собраниях или похоронах соратников. Христианско – иудейская чума доживает свой век. Это просто ужасно, что некогда стало возможным появление религии, которая в ходе причастия буквально пожирает собственного бога. Да и «добрые дела» «действенны» лишь тогда, когда совершаются «в состоянии благодати». Решение об этом принимает церковь. – Я рассказал о пережитом мной шоке от увиденного в 1911 году в монастыре Этталь
[693], где под центральным куполом лежали в застекленных витринах скелеты святых – золотые кольца на костях, золотые короны на черепах. Это было сродни впечатлениям от религии ашанти. Русскую церковь я рассматриваю как набор ни к чему не обязывающих восточных обычаев в обрамлении красивых песнопений. В Г[ермании], однако, приходится верить в весь этот фетишизм, а это ужасно. Фюрер высказался в аналогичном ключе. Я заметил, что некоторые вещи спустя 20 лет станут еще более очевидными. Фюрер в ответ: через 200 лет. Я сказал, что при нисходящей кривой события иногда развиваются неожиданно быстро. Проблемы, которые сегодня занимают умы 40- и 50–летних, не заботят более нашу молодежь. Их дети будут еще более независимы. Однажды наверняка появится тот, кто проведет реформацию. Но это явно не Ганс Керрл. Мое замечание вызвало всеобщ[ий] смех.
Фюрер заметил, что жесткое политическое вмешательство, конечно, не исключается, но лишь тогда, когда Г[ермания] станет абсолютно внешнеполитически независимой. В противном случае разгорающийся внутрипол[итический] конфликт может стоить нам существования.
На днях встретил Геринга в Рейхсканцелярии, говорил с ним о предложенных вермахтом изменениях относительно моего поручения. Он изъявил готовность отказаться от применения в вермахте оборота «м[иро]в[оззренческое] руководство» и сам предложил мне распространить действие «указаний» и на него. Он вполне согласен с таким подходом: он уполномочен давать указания в рамках 4–летнего плана, я в делах мировоззренческих. Два старых партийца. У каждого своя миссия.
Я очень приветствую этот деловой подход и товарищескую позицию.
12.1. я запретил прессе упоминать о моем дне рождения. Несмотря на это со всех концов рейхапришло множество трогательных писем, которые не оставили меня равнодушным. Странное чувство – знать, что мои работы производят революцию в умах сотен и сотен тысяч. Многие благодаря им обрели внутренний покой и свободу, а также новый смысл, поскольку старый оказался утрачен. Пишут женщины и мужчины, ученицы и ученики, некоторые в стихах, многие описывают собственное развитие. Некий полковник из Остмарка
[694] благодарит меня как завершившего труд крупнейших мыслителей нашей истории. Я снова и снова задаюсь вопросом: сможет ли н[емецкий] народ вынести тяготы предстоящих событий? Если да, то м[иро]в[оззрение] и жизненный инстинкт, объединившись, приведут к мощнейшему раскрытию сил н[емецкой] нации. Тогда наступит подлинно новая эпоха.
27.1.[1940]
Сегодня за обедом фюрер снова был в приподнятом настроении. Неосторожные признания лорда Ллойда
[695] о том, что Польша стала лишь предлогом для британского политического курса на войну, весьма его удовлетворили. Есть и другие крайне путаные заявления, свидетельствующие о том, что дела у англичан идут плохо. Они потеряли 60 % ввоза фуража, но хотели занизить планку до 40 %.
За обедом фюрер говорил о Польше. Прежде правившая малочисленная прослойка рассматривала страну как плантацию, ее представители, однако, более охотно селились в Париже, чем в [польской] провинции. Я заметил, что контрреформация сознательно вела там истребление, оставив после себя правящую прослойку людей с легким налетом общественной культуры, не чуждую частным проявлениям храбрости, однако не способную к конструктивному созиданию. Фюрер сказал, что настоящего сопротивления от Польши ожидать не стоит. Он похлопал меня по плечу и заметил со смехом: сопротивляются только балты. Стоит им поручить одно дело, как они тут же требуют себе другое и т. д. Я сказал: это не совсем так. Лишь если, к примеру, [бывшему] владельцу кожевенного производства передают мастерскую по ремонту обуви, [бывшему] хозяину отеля предлагают работу официанта и т. д. Те, кого это, коснулось, сомневаются в том, что таков был первоначальный замысел.
За час до того я отправил Гиммлеру деловое письмо с приложениями
[696]. С балтами, конечно, не так легко управляться, как с волынскими немцами, которые не нажили большого имущества, поскольку всегда были мелкими фермерами. Балтийская общность знает, конечно, что представляет собой культурную ценность, сильные личности не хотят, чтобы их гоняли от одного чиновника к другому подобно стаду беженцев. Гиммлер неприязненно относится к балтам, поэтому можно предположить, что он в определенной форме довел до сведения фюрера некоторые резкости, касавшиеся холода и утери части зимних вещей.
В завершение я просил фюрера принять меня и доктора Ламмерса с целью представления проекта моего поручения. Поскольку Гесс в этот момент стоял рядом, фюрер спросил, согласен ли тот. Г[есс]: Я не читал последнюю редакцию. Я: Она осталась той же, какую вы одобрили. Фюрер: Если Гесс согласен, хорошо; можете доводить дело до конца.
Но после всех имевших место попыток затягивания я не обрету покой до тех пор, пока [под поручением] не будет подписи.
Гесс передал фюреру доклад одного немецкого капитана, который спустя много лет побывал в Одессе. Тот отмечает, что в отличие от прошлых времен он не встретил в официальных ведомствах ни одного еврея. Это дало повод присмотреться пристальнее – не намечаются ли в этом отношении действительные перемены в России. Я сказал, что если такая тенденция действительно обозначилась, то финалом ее станет жуткий еврейский погром. Фюрер: Не исключено, что в таком случае напуганная Европа станет просить его самого позаботиться о восстановлении гуманности на Востоке… Всеобщий смех. Ф[юрер]: А Розенберг станет секретарем возглавляемого мной конгресса за гуманное обращение с евреями…
Вышел новый русс[кий] фильм, посвященный прежним польско – русским столкновениям. Я: Да, я слышал о нем, создатели фильма коснулись в том числе политики Ватикана того времени. Ф[юрер]: Можно ли при случае устроить показ этого фильма у нас? Я, озабоченно: Раз идет речь о Ватикане, мы ничего не сможем. Снова смех. Борман, смеясь, толкнул меня в бок: Подобное можно увидеть лишь в России – к сожалению.
7.2.19[40]
29–го я подробно обсуждал с фюрером отдельные пункты проекта моего поручения. В одном месте он высказал свои опасения. Если мое поручение, как он заметил, охватит «научные исследования и теории» в целом, то в этом можно узреть повторение попыток христианства установить догматы, определяющие характер точных исследований в естественных науках и осуществлять здесь свой диктат. Если он поставит свою подпись под этим документом, его будут упрекать в том, что после прочего «закабаления» теперь настал и черед науки. Я: Эти опасения беспочвенны, поскольку в следующем пункте сказано, что давать указания я имею право лишь в том случае, если речь идет о н[ационал] – с[оциалистическом] м[иро]в[оззрении]. В остальном наша наука будет довольна, ведь я как раз хочу убрать подхалимов, мелочных цензоров и проч. (Боулер). Именно я все эти годы выступал за свободу исследований. – Фюрер повторно изучил текст: Да, мы здесь в состоянии понять желания друг друга, однако другие увидят лишь одну эту фразу и жесткие нападки не заставят себя ждать. Наше м[иро]в[оззрение] не должно делать предписаний в адрес точных исследований, оно призвано, руководствуясь результатами работы исследователей, формулировать абстрактные законы.
