В 4 часа отправился в Бурбонский дворец. Там меня приветствовал руководитель военной администрации. Знаменитые «кулуары» – затхлые, обитые красным бархатом комнаты. В зале заседаний: генерал – ф[ельдмаршал] Шперле
[848], генерал – полк[овник] Штюльпнагель
[849], ген[ерал] – адм[ирал] Заальвахтер
[850] и другие командующие и офицеры. Кроме них [парижская] н[емецкая] колония. Странное чувство произносить речь с того самого места, откуда Клемансо и Пуанкаре
[851] метали громы в империю, откуда неизменно начиналась всеобщая травля Г[ермании]. Из 600 представителей этой ныне победоносной Г[ермании] я первым говорил о н[ационал] – с[оциалистической] революции, одновременно стоя у могилы революции французской. Золото и кровь – символы этих эпох. – Некоторые офицеры заметили после, что лишь теперь они поняли, что принимаемые нами меры не были сиюминутной прихотью, а воплощением прежних установок (я процитировал написанное мною 14 лет назад о золотой лихорадке).
Я думаю, что точно сформулированные рассуждения произвели должное впечатление, поскольку аплодисменты продолжались демонстративно долго. Франц[узской] прессе был передан сокращенный вариант текста, который опубликовали все газеты. Как я слышал, доклад стал предметом обсуждения для всех французов. Они, зажатые в тиски – между церковью и демократией, – узрели здесь новый духовный путь. – Тем не менее, пока на внутренние изменения во Ф[ранции] рассчитывать не приходится. Граф Гобино
[852] посетил меня, как и некоторые другие – с наилучшими намерениями. Спрашивал, могут ли они обрести политическое влияние? Поскольку французы не осознали масштабов своего крушения, то – едва ли.
Вечером 150 человек собрались на прием в отеле Ритц, где ген[ерал] – ф[ельдмаршал] Мильх рассказал мне, что, по всей вероятности, мы потеряли майора Вика
[853], «самого волевого из всех летчиков – истребителей».
На следующий день я побывал у Шперле, который показал мне аэрофотоснимки Англии и рассказал о мероприятиях, осуществляемых его авиацией. Шперле хорошо и по-домашнему устроился в Люксембургском дворце. Франц[узские] рабочие, участвовавшие в переустройстве [дворца], были более чем удивлены, когда их пригласили на праздник по случаю окончания строительства. Такой дух общности им незнаком. Постепенно они оттаяли и, вероятно, подкорректировали для себя то, что им о нас наговорили ранее. – Генерал Кристиансен
[854], прибывший из Голландии на мой доклад, просил меня как-нибудь выступить в Гааге.
Вечером – théâtre des ambassadeurs
[855]. Об[ычная] франц[узская] постановка о супружеской жизни. Диалектически неплохо, но идея и выводы вялы. Затем самолетом – после краткого визита в штаб – квартиру авиации на villa Coublaix – в Берлин. Оказалось: все приборы замерзли, пилот едва сумел вернуться назад. Как я потом узнал, на обратном пути при посадке у самолета сломалось крыло. После обследования самолета: 164 источника неполадок. Это был самолет генерал – л[ейтенанта] фон Рундштедта
[856]. Когда Шперле услышал об этом, он накричал на бедного капитана и чуть было не поднял его за шкирку в воздух.
Конференция в Брауншвейге ознаменовала очередной этап пути, который преодолело м[иро]в[оззрение] н[ационал] – с[оциализма]. Власти Брауншвейга поручили вскрыть могилу [Генриха] Льва
[857] и возвести на ней новый памятник. Я присутствовал при эксгумации останков Генриха проф[ессором] Фишером. Вывих тазовой кости стал подтверждением подлинности. Можно было увидеть длинный темный локон волос. Затем собор был избавлен от отвратительной настенной живописи. Здание стало по-настоящему светлым. Сейчас он получил статус государственного. Я первым выступал здесь, взяв тем самым под духовный патронаж национал – социализма величественный герцогский зал. Торжества (по случаю конгресса н[емецких] общин в рамках конференции моего отдела попечения словесности) прошли на достойном уровне. Звучала органная музыка Баха. Я говорил о силах н[емецкой] истории и о взаимосвязи между политической централизацией и культурной децентрализацией. Эти торжества стали не просто «заменой», они были столь же достойно организованы, как и прежние церковные праздники, являвшиеся воплощением прежнего м[иро]в[оззрения]. Однако не были такими плаксивыми. Несколько дней назад Грейзер просил меня посетить в апреле собор в Гнезно
[858]: нужно принять решение о том, достоин ли он того, чтобы стать символом на Востоке – без привязки к конфессиям. В то же самое время я слышал, что Вена собирает документы в поддержку сохранения собора Святого Стефана. Это просто безобразие – мы сохраняем здание и при этом передаем его конфессии, которая в принципе враждебно настроена по отношению к спасительной для н[емецкой] нации идее. В цел[ом] при подобной передаче соборов нам следует проявлять осторожность. Целью остается: собственные залы для проведения торжеств. Соборы как исключение – там, где они могут служить символом. Неделю спустя я снова выступал в Брауншвейге. Перед руководительницами «С[оюза] н[емецких] д[евушек]». Впервые на религиозно – этические темы. Девушки просили меня рассказать о понятии чести и о воззрениях на честь у различных народов. Думаю, что они все были увлечены, как и я сам, но без всяких сентиментальных настроений. В заключение я отметил: следствием н[ационал] – с[оциалистического] учения о ценностях могла бы стать реформа религии, если осознать, что религия в нашем ее понимании не является самоотречением, но напротив – самоутверждением. До сего времени человек пребывает в поисках «суррогата» на уровне церкви, «ему недостает позитивного». Это позитивное, однако, уже здесь, вот только этого не видят даже те, кто покинул лоно церкви. Самоутверждение души и есть новая религия, непосредственно связанная со складом судьбы германцев. Если рассматривать собственное Я как несущее в самой своей сути первородный грех, то придется оставаться христианином; отойти от этого – значит встать на путь выхода из христианства. Под горячим дыханием нового ощущения жизни германо – христианский сплав начинает плавиться и распадаться на свои составные части.
