— Где? — я оглядываю повязку на сгибе. — Да нету, вроде, ничего. Но не переживайте. Я руки помою…
Сердце срывается в галоп, потому что мать Алексея берет в руки нож, которым я только что резала свинину. Мне совсем не нравится, как она его держит, как при этом переводит взгляд с моего лица на живот.
— А давайте позвоним вашему сыну, — собираюсь я с духом и выдаю последнее, балансирующее на грани паники, предложение.
— Позвоним, — елейно тянет женщина. — Обязательно позвоним…
А дальше она с рыком срывается и сносит меня всем весом к столешнице, прижимая нож к животу.
— Решили родить ублюдка? — шипит она. — Род Бариновых не продолжится. Я так решила.
Я сглатываю, сглатываю, стараясь не закричать, но страх заставляет трястись коленки.
— Нету никакого ребёнка, — хриплю в ответ. — Вы ошиблись.
Господи! Это какой-то страшный сон! Разве так бывает?
— Сейчас ты позвонишь ему и скажешь, чтобы забрал мои документы из больницы. Тогда ты будешь жить, — она сдавленно усмехается. — Какое-то время.
«Да она сумасшедшая!» — доходит до меня.
А значит, говорить тут и взывать бесполезно. Нужно просто со всем соглашаться. И срочно! Срочно звать охрану!
Вот так домик у вас, господин Баринов, что не день, то новый день рождения.
— Хорошо, — киваю, убедительно глядя ей в глаза. — Я позвоню. Только телефон со стола возьму.
— Иди… — она хватает меня за предплечье и подставляет нож между рёбер.
Пот течёт по спине. Дыхание рвётся. Глаза мечутся по пространству кухни, пытаясь придумать способ к побегу, к заминке, отвлекающему маневру… Да уже хоть что-нибудь!
Я слышу, как часто дышит женщина.
«Думай, Аня думай!» — мысленно кричу на себя. — «Конкретно ты ей была не нужна, пока она вдруг не решила, что в твоём животе ребёнок Алексея.»
За что она так ненавидит сына?
А главный затык в моей голове в том, что Баринов, похоже, испытывает к матери противоположные чувства, раз оставил ей комнату…
Лезвие ножа вдавливаемся в бок ощутимее, и я чувствую, как под его кончиком критично натягивается кожа.
Что делать? Что мне делать?
Взгляд падает на фарфоровую кошку, которую я так и не вернула на место. Она стоит на столешнице, как раз по левую руку от меня.
Если постараться, можно хорошенько приложить ею по голове. А потом сбежать. Главное — вырваться и выбежать на улицу.
Я даю про себя обратный отсчёт: три, два, один…
Молниеносно выкидываю руку, хватая кошку. Приседаю, подставляя под нож плечо, чувствую, как лезвие входит в кожу и бью со всей дури мать Алексея по голове статуэткой.
— Аааааа!
Из легких вырывается неконтролируемый крик. Женщина падает навзничь. По ее виску течёт алая струйка крови. Убила? Или нет?
Подойти не решаюсь.
Меня трясёт. Позвонить охране? А если убила? Это менты. Меня посадят.
Я хватаю с кухонного стола телефон, совершенно забывая о боли в ноге, выбегаю на улицу и сползаю по закрытой двери прямо на бетонные порожки.
Слёзы подкатывают в нос и горло. Господи, пусть она будет жива. Рука пульсирует свежей раной. Неглубокой, слава Богу, она не успела… Кровь… сегодня очень много крови.
Набираю номер Алексея и задерживаю дыхание, чтобы не сорваться раньше времени и успеть хоть что-то связно рассказать.
— Алло, — он раздраженно берет трубку. — Аня, я сейчас безумно занят…
— Я, кажется, ее убила… — шепчу ему.
— Кого, Аня? — переспрашивает он.
— Маму… — выдыхаю, — твою…
Глава 18. Его чувства.
Барин
Санитары, бригада скорой… От количества белых халатов за один день рябит в глазах.
А сердце… оно, кажется, вообще перестало биться в тот момент, когда Аня сказала, что мать пыталась ее убить. Как когда-то меня… В тот момент я перестал бояться чего-либо в принципе.
— Алексей Егорович, нужно подписать, — качает головой старый врач. — Поверьте моему опыту психиатрии. Дальше — только хуже. А терапия сделает ее безэмоциональной, но вполне безопасной.
— Какой кошмар… — тру шею и затылок ладонью.
Ручка дрожит между пальцев.
Она подумала, что Аня беременна. Хотела убить мою женщину и моего ребёнка…
Это сложно. Но нужно как-то признать, что моя мать — это не эта женщина. Моя уехала или умерла… да, кажется, именно так обычно говорят детям, чтобы не пугать фактом ухода близких. И я говорю своему внутреннему ребёнку так же.
Резко выдохнув, ставлю подпись на согласии и отшвыриваю документ от себя. Ручка скатывается на пол.
— Вы все сделали правильно, — врач легко похлопывает меня по руке и выходит из кабинета.
Я отрешенно смотрю ему в спину. Наверное, правильно будет проводить…
Встаю и иду за ним следом.
— До свидания…
Закрываю дверь.
Со второго этажа спускается Тимофей Тимофеевич. Хозяин той самой клиники, в которой мы с Аней сегодня были. Никому больше не смог доверить осмотр своей женщины. Выдернул человека прямо со дня рождения внука.
— Как она? — Спрашиваю его хриплым голосом.
— Отдыхает, — отзывается он, снимая с шеи фонендоскоп. — Это был обычный обморок. Нервный. Мы обработали руку и укололи успокоительное. Сейчас девушка спит.
— Спасибо, — отвечаю ему с вымученной улыбкой. — Жду ваших супругу и дочь на «прогулку».
Подаю руку. Он хмыкает.
— Не болейте, — отвечает на рукопожатие, — а то они вас разорят своими покупками. В этот раз придут к отпуску закупаться. Всего доброго.
Он отвешивает вежливый кивок головой, забирает свой пиджак и выходит на улицу.
Я наконец-то остаюсь один.
Пишу Саиду и Глебу сообщение, чтобы снимали охрану и сами отправлялись спать. Их тачки под забором напрягают. Никого не хочу видеть.
Все закончилось.
Завтра придёт клининговая и отдраит все до блеска, а пока я хожу по дому прямо как герой американского фильма, в ботинках. В них же заваливаюсь на диван в столовой и несколько минут лежу, стараясь расслабиться.
Не получается. У моей психики тихая истерика, и по телу каждые пять минут пробегает судорога.
Я иду на кухню и достаю из холодильника бутылку вискаря. Откупориваю. Пью, задыхаясь, несколько глотков прямо из горла.
Алкоголь течёт по подбородку на воротник поло. Срывая пуговицы на горловине, скидываю его с себя на пол.
