– Вздернут… Повесят… – в гневе повторял Маттис. – Не каркай, старая ворона, заткнись!…
Дни шли, а Маттис по-прежнему не слушал советов Лысого Пера. Но однажды утром, еще до того как разбойники Маттиса оседлали своих коней, к Волчьей Пасти прискакал Борка и потребовал встречи с Маттисом. Он привез дурные вести. Поскольку его злейший враг так великодушно помог бежать двум его разбойникам из темницы фогта, он намерен оказать Маттису ответную услугу и предупредить его. В общем, дело такое: ни один разбойник не должен нынче появляться в лесу, если ему дорога жизнь, там идет облава. На рассвете они возвращались с набега, и на их пути оказалась засада. Солдаты схватили двоих из его шайки, а третьего ранили стрелой, когда тот пытался скрыться.
– Вот уж воистину кровавые собаки, – с горечью сказал Борка. – Не дают бедному разбойнику заработать на кусок хлеба.
Маттис нахмурился:
– Нет, хватит! Мы им покажем, где раки зимуют. Больше этого терпеть нельзя.
Правда, он тут же спохватился, что сказал «мы», тяжело вздохнул и выжидающе замолчал, смерив Борку оценивающим взглядом.
– Может быть, нам все-таки… следовало… надо бы… объединиться… – в конце концов выдавил он из себя, хотя ужас охватил его от этой фразы. Так разговаривать с атаманом Боркой! И его отец, и его дед, и прадед перевернулись бы в гробах, если бы услышали эти слова.
Но что до Борки, то он засиял как медный грош.
– Наконец-то я услышал от тебя то, что давно хотел услышать, Маттис! Одна сильная шайка. Вот это было бы толково. Под командой одного сильного атамана! И я знаю, кто подошел бы для этого дела, – сказал он и ударил себя кулаком в грудь. – Крепкий, как камень, и трудолюбивый, как вол, силы хоть отбавляй!…
Тут Маттис расхохотался, да так жутко, что у всех, кто стоял вокруг, от ужаса мурашки пошли по спине.
– А ну-ка, подойди поближе, я тебе покажу, кто тут атаман.
А между прочим, все произошло именно так, как хотел Лысый Пер. Решено было устроить поединок атаманов. С этим предложением согласились и Маттис, и Борка. Как разволновались разбойники Маттиса! Утром в день поединка в большом зале замка они подняли такой крик, что Ловисе пришлось всех их выгнать во двор.
– Что вы галдите? Вон отсюда! – крикнула она. – Хоть уши затыкай!
С нее хватало одного Маттиса, который топал сейчас по каменным плитам пола, устрашающе скрипел зубами и хвастливо заявлял, что он так разукрасит Борку, что даже Ундиса его не признает.
– Цыплят по осени считают, как говаривала моя мама, – сказал Лысый Пер и презрительно фыркнул.
А Рони было стыдно за отца – так он хорохорился и жаждал крови Борки.
– Во всяком случае, я не собираюсь глазеть, как ты будешь его разукрашивать.
– А тебе и не положено, – ответил Маттис.
По установившемуся обычаю, женщинам и детям не разрешалось присутствовать на поединках атаманов. Считалось недопустимым, чтобы они смотрели на «медвежьи бои»– так назывались у них такие кулачные схватки. И честно говоря, поединки эти вполне заслуживали название медвежьих боев, потому что велись они очень грубо и безо всяких правил.
– А вот Лысому Перу быть там положено, – сказал Маттис. – Ты, правда, что-то плоховат стал, старик, но «медвежий бой», я думаю, взбодрит тебя. Пошли, Лысый Пер, я посажу тебя на свою лошадь. Пора выезжать!
Утро было солнечным, но холодным, и земля покрылась инеем. На поляне перед Волчьей Пастью уже толпились разбойники Маттиса и разбойники Борки, все с копьями. Плотным кольцом окружили они Маттиса и Борку. Вот сейчас-то и станет ясно, кому из них быть атаманом.
На скале, нависшей над поляной, восседал Лысый Пер, завернутый в волчью шкуру. Он выглядел как старый взъерошенный ворон, но глаза его горели нетерпением, и он с большим интересом следил за тем, что происходит внизу, на поляне.
Бойцы разделись до рубашек, скинули сапоги и переминались теперь с ноги на ногу на подмерзшей земле. Потом они стали напрягать и растирать мускулы на руках и подпрыгивать на месте, чтобы разогреться.
– Э! Да ты посинел от холода, Борка! – задиристо выкрикнул Маттис. – Но не волнуйся, скоро тебе станет жарко!
– Сдается мне, что и ты не замерзнешь! – в тон ему ответил Борка.
В «медвежьих боях» разрешалось применять все коварные приемы и запрещенные удары. Можно было толкаться и щипаться, царапаться и кусаться, выворачивать суставы и выдирать волосы, можно было даже бить ногами куда ни попади, но только не в низ живота. Такой удар считался позорным, и тот, кто себе это позволял, проигрывал бой.
Фьосок подал наконец знак, и тотчас Маттис и Борка с криком кинулись друг на друга.
– До чего же жалко, что ты такой брехун! – закричал Маттис, схватив Борку своими медвежьими лапищами поперек туловища и сжав его, правда, еще не изо всей силы, однако Борка разом вспотел. – А не то я бы давно сделал тебя своим помощником. – Тут он стиснул его посильнее, применив особый прием. – И мне не пришлось бы сейчас выдавливать из тебя потроха. – Тут он так обхватил Борку, что тот захрипел.
А когда Борке надоело хрипеть, он изловчился и изо всех сил боднул Маттиса в лицо своей тяжелой головой, да так, что у того из носа фонтаном хлынула кровь.
– А мне очень жаль, – крикнул Борка в ответ, – что приходится уродовать такую физиономию, – и он еще раз боднул Маттиса головой в нос, – потому что ты и так похож на огородное пугало! – Тут Борка схватил Маттиса за ухо. – Два уха? Зачем тебе? Хватит и одного!
А Маттис в ответ так сильно стиснул Борку, что у него разжались пальцы. И в тот же миг Борка уже лежал на земле, а Маттис своей твердой, как железо, пятерней утюжил плоское лицо своего противника, и, казалось, оно становится от этого еще площе.
– Как обидно, что мне придется изуродовать тебя, как бог черепаху, и Ундиса будет лить слезы всякий раз, как посмотрит на тебя при свете дня.
И он снова с силой потер ладонью лицо Борки, но Борка сумел вцепиться зубами в его руку. Маттис взвыл. Он пытался выдернуть руку, но Борка не разжимал своих могучих челюстей, пока ему не пришлось вздохнуть. Тогда Маттис навалился на него всей своей тяжестью. И тут выяснилось, что у Борки хоть и железные зубы, но сравниться в силе с Маттисом он все-таки не может.
Вот и окончен бой. Маттис предстал перед всеми как победитель. И пусть лицо его было в крови, подтеках, а рубаха изодрана в клочья, сомнений в том, что атаман именно он, ни у кого больше не было. Это признали теперь все разбойники, хотя некоторые и не без труда, а тяжелее всех признание это далось самому Борке.
Вид у него был ужасный, он чуть не плакал. И Маттису захотелось сказать ему несколько утешительных слов:
