– Брат Борка! Да, отныне мы с тобой братья. Знай, что до конца твоих дней ты сохранишь званье атамана и почет и людьми своими ты будешь сам распоряжаться. Но никогда не забывай, кто самый могучий атаман во всех горах и лесах, и помни, последнее слово всегда остается за мной.
Борка молча кивнул, особой разговорчивостью он в эту минуту не отличался.
В тот же вечер Маттис устроил в большом зале пир для обоих шаек, и своей, и Борки. Что это был за пир! Сколько там было всего съедено! Сколько выпито пива!
А Маттис и Борка сидели рядышком за пиршественным столом и то смеялись, то утирали слезы, вспоминая детские годы, и все больше чувствовали себя братьями. Перебивая друг друга, они рассказывали разбойникам, как ловили крыс в старом свинарнике, ну и про всякие другие проказы, и все охотно их слушали и громко хохотали, когда было смешно.
Рони и Бирк, которые сидели за дальним концом стола, тоже веселились от души, слушая рассказы отцов. Их звонкий смех звенел, словно колокольчики, на фоне хриплого хохота разбойников, доставляя большую радость и Маттису, и Борке – ведь столько долгих месяцев в замке не звучал смех их детей, и они еще не привыкли к тому, что ребята снова с ними. Какое это счастье! Смех Рони и Бирка был для Маттиса и Борки лучше любой, самой распрекрасной музыки, и они вспоминали все новые и новые забавные случаи из своего детства, чтобы повеселить детей.
Но вдруг Маттис сказал:
– Послушай, Борка, не огорчайся, что сегодня все так вышло. Быть может, шайка Борки доживет и до лучших времен. Когда мы с тобой уйдем навсегда, твой сын станет атаманом, так я думаю. Потому что моя дочь не желает быть атаманом. А когда она говорит «нет», то уж это точно нет. Вся в мать!
Борка необычайно обрадовался, когда это услышал. Но Рони крикнула ему с другого конца стола:
– А ты думаешь, что Бирк захочет стать атаманом?
– А то! – убежденно воскликнул Борка.
Тогда Бирк встал и не спеша вышел на середину зала, так, чтобы все его видели. Он поднял правую руку и произнес торжественную клятву о том, что никогда ни за что не станет разбойником, что бы ни случилось.
В зале воцарилось тягостное молчание. Горькие слезы застлали глаза Борки, он был в отчаянии от клятвы сына, он не мог этого понять. Но Маттис и тут попытался утешить Борку:
– Я уже смирился с этим, – сказал он. – И ты смиришься. Нынче мы для детей не указ. Они поступают как хотят. И тут уж ничего не поделаешь, хотя это очень тяжело.
Оба атамана долго сидели молча, и будущее представлялось им в мрачном свете. Пройдет немного лет, а их гордая разбойничья жизнь будет казаться людям фантазией, сказкой, выдумкой, воспоминания быстро поблекнут, никакого следа нигде не останется.
Но постепенно они все же вернулись к рассказам об охоте на крыс в свинарнике и решили все же радоваться жизни, несмотря на своеволие детей. А разбойники просто из кожи вон лезли, стараясь бодрыми песнями и дикими плясками заглушить печаль своих атаманов. Они стучали каблуками так, что каменные плиты пола прямо ходуном ходили. Бирк и Рони скакали вместе со всеми, и Рони научила Бирка нескольким изумительным двойным и тройным разбойничьим прыжкам.
Тем временем Ловиса и Ундиса сидели в другой комнате, ели, пили и болтали. Почти на все женщины смотрели по-разному, но в одном они сходились: как прекрасно, когда тебя хоть иногда оставляют в покое и ты можешь не слушать этого оглушительного мужского хохота.
А пир тем временем шел своим чередом. До тех пор, пока Лысый Пер вдруг не свалился без чувств от усталости. Несмотря на свой почтенный возраст, он провел вместе со всеми прекрасный, веселый день, но теперь силы изменили ему, и, когда он пришел в себя, разбойники отвели старика в его каморку. Очень довольный, он повалился в полном измождении на свою кровать, и Рони укрыла его меховым одеялом.
– Скажу честно, мне легко на сердце от того, что ни один из вас, ни ты, ни Бирк, не хочет стать разбойником. В мои годы разбойничать было удовольствие – риск, веселье, но теперь это очень опасное дело. Оглянуться не успеешь, как уже болтаешься на виселице.
– А кроме того, когда у людей отнимают их вещи, они плачут и кричат, а я не хочу, чтобы люди плакали и кричали.
– Верно, – сказал Лысый Пер, – ты бы этого не вынесла. А теперь я хочу доверить тебе один маленький, но прекрасный секрет, конечно, если ты обещаешь молчать как рыба.
И Рони обещала.
Тогда Лысый Пер взял ее теплые ручки в свои, такие холодные, и стал рассказывать.
– Послушай, радость моей души, – начал он. – Когда я мальчишкой бродил по лесу, точь-в-точь как ты сейчас, я однажды спас жизнь одному маленькому серому гному, которого хотели погубить злые друды. По чести сказать, серые гномы – отвратительные твари, но этот был совсем не похож на других, и к тому же он так благодарил меня, что я просто не знал, как от него избавиться. И представляешь, он вбил себе в голову, что обязательно должен мне что-то подарить. И знаешь… Гляди-ка, а вот и Маттис пришел к нам, – сказал Лысый Пер, потому что в дверях вдруг появился Маттис.
Он пришел узнать, почему Рони так долго не возвращается в зал.
– Пир уже кончился, – сказал он, – пора петь Волчью песнь.
– Сперва я должна дослушать сказку.
И пока Лысый Пер шептал и шептал ей что-то на ухо, Маттис стоял на пороге каморки и ждал ее.
– Как хорошо! – воскликнула Рони, когда дослушала все до конца. – Как хорошо!…
Наступила ночь, и вскоре весь замок Маттиса со всеми его разбойниками погрузился в сон. Не спал только сам Маттис. Он громко вздыхал и протяжно стонал, лежа на кровати. Конечно, Ловиса смазала его синяки и ссадины целебной мазью, но это не помогало. Теперь, когда поединок был уже позади, у него болело все тело, каждый ушиб, каждая царапина давала себя знать. Маттис не мог сомкнуть глаз, и его бесило, что Ловиса так спокойно спит рядом с ним. Наконец он не выдержал и разбудил ее.
– У меня все тело ноет. А ты спишь, как сурок… – простонал Маттис. – Одна утеха, что этому негодяю Борке сейчас не лучше, чем мне. А может, еще и похуже! А?…
Ловиса повернулась к стене.
– Все мужчины… – начала она, но не договорила, потому что уснула.
18
– Нечего старикам торчать на «медвежьих боях» и рассиживаться на холодных скалах, – строго сказала Ловиса, когда на утро выяснилось, что Лысого Пера трясет озноб, что у него ноют все суставы и он не желает вставать с постели.
Впрочем, вставать он не захотел и после того, как озноб прошел.
– В конце концов, глядеть вокруг я могу и лежа не хуже, чем сидя, – сказал он.
