– Это не показалось вам странным?
– Конечно, показалось. Муж был очень возбужден, даже накричал на меня, хотя обычно вел себя очень сдержанно.
– Вы, конечно же, не знаете, чем вызвано столь необычное поведение вашего мужа?
– Увы! – Валентина Михайловна пожала плечами.
Зверев еще раз отпил из чашки, промокнул салфеткой губы и поинтересовался:
– Вы часто уезжаете в Барашкино на все выходные?
– С начала весны мы ездили туда постоянно. Андрей впервые остался дома.
– Значит, о том, что квартира будет пустовать, мог знать кто угодно?
– Разумеется. Мы не делали из этого тайны.
– Теперь о картине. Откуда она у вас?
– Видите ли, этот самый Шапиро в свое время лечился в нашей межрайонной больнице. Тогда он был еще совсем никому не известным художником и, если я правильно поняла, носил другое имя.
– Да, в те времена его звали Даня Шапировский, – сказал Зверев.
– Так вот этот самый Шапировский и подарил Андрею Филипповичу свое творение.
«Ну что ж, все вроде бы встает на свои места», – подумал он и произнес:
– Простите, а могу я узнать, что изображено на этой картине?
Валентина Михайловна усмехнулась и сказала:
– Вы же, вероятно, и сами знаете, что разобрать то, что изображено на подобных картинах, бывает довольно сложно. Вы представляете себе, что такое кубизм?
– Боюсь, что очень отдаленно.
– Я бы сказала, что на картине присутствуют хаотично расположенные угловатые фигуры. Все они лично мне ничего не напоминают. Определенно могу сказать лишь то, что в центре картины нарисованы настенные часы с кукушкой.
«В первом случае – ухо, во втором – часы с кукушкой. Это уже кое-что. Теперь можно хоть на что-то ориентироваться».
Зверев удовлетворенно кивнул и спросил:
– Скажите, а фамилия Сычев вам что-нибудь говорит?
– Кто это?
– Бывший заведующий отделением неврологии, начальник вашего мужа.
– Я его не знаю.
– Когда Сычев ушел на пенсию, ваш муж занял его место.
– А почему вы о нем спрашиваете?
– Дело в том, что тогда, в двадцать седьмом году, Даня Шапировский подарил не одну, а две свои картины врачам, лечившим его. Одна досталась Сычеву, а вторая – вашему мужу.
– И что в этом такого?
– А то, что этот самый Сычев тоже постоянно ездит на дачу вместе со своей супругой. В эти выходные в их дом проникли воры и украли у него картину Шапиро.
– Сычева тоже застрелили? – ужаснулась Завадская.
– К счастью, нет. В отличие от вашего мужа, Сычев, как и планировал, уехал за город. Возможно, именно поэтому он и остался жив.
Завадская покачала головой.
Зверев поднялся и подошел к окну. Дождь все еще стучал по карнизу.
Валентина Михайловна отрешенно смотрела в окно, сжимая обеими руками небольшую фарфоровую чашку.
Зверев подошел к дивану, указал на фото, висевшее над ним, и осведомился:
– Ваш сын?
– Да, это мой сын Александр.
– Он не похож на вашего мужа, – произнес капитан и указал на фотографию Завадского, стоявшую на комоде.
– Андрей Филиппович не был отцом Саши.
– Вот оно что.
– До встречи с Андреем я уже побывала в браке. Юрий Зотов – так звали моего первого мужа.
– И где он сейчас?
– Мой муж и сын погибли, – сказала женщина и задержала дыхание.
– Простите.
– С Юрием Зотовым мы поженились в восемнадцатом, – продолжала Валентина Михайловна, голос которой слегка дрожал. – Тогда он учился на офицера.
– Где учился?
– В Новгороде, на курсах усовершенствования начсостава. Мой первый муж был родом из Пскова.
– А вы откуда?
– Я родилась в том же самом Барашкине.
– Вы не очень-то похожи деревенскую девушку.
Валентина Михайловна улыбнулась:
– Да уж. Однако это так.
– Расскажите о себе.
– Мои родители – самые обычные крестьяне. Отец воевал и погиб в Гражданскую, а мать умерла от тифа в те же годы. От моих родителей нам и достался этот дом. Окончив восьмилетку, я уехала в Псков и поступила на библиотечные курсы. Потом работала в библиотеке в Любятове, тогда-то и познакомилась с Юрой. Он приезжал на побывку. Мы целый год переписывались, а когда Юра окончил учебу и получил звание младшего лейтенанта, уехали в Карелию и там поженились.
– Александр родился в Карелии?
– Да, в двадцать шестом. В тридцать девятом Юра погиб в Финляндии, а мы с сыном вернулись в Псков.
– Где вы были во время оккупации?
– В сорок первом мы уехали в Куйбышев, к Юриной сестре. Саше тогда было четырнадцать. Потом он поступил в пехотное училище и уже в сорок пятом был отправлен на фронт, – голос рассказчицы дрогнул. – Саша погиб при освобождении Клайпеды. Почта тогда уже значительно лучше работала, чем в первые годы войны, но похоронку я получила только в апреле, за три недели до того, как Германия капитулировала. – Валентина Михайловна замолчала.
Ее гостю было видно, что ей нелегко вспоминать этот период жизни.
Зверев чуть помолчал и спросил:
– Валентина Михайловна, а вы любили мужа?
– Юру?
– Нет, Завадского.
Хозяйка квартиры усмехнулась и сказала:
– Вас, очевидно, удивляет, что я не сильно убиваюсь о смерти Андрея Филипповича?
– Со стороны это выглядит именно так!
Завадская нервно усмехнулась и добавила:
– А еще вы наверняка подозреваете меня в убийстве мужа.
– А почему нет? – спокойно сказал Зверев. – По статистике получается, что большинство убийств совершают люди, находящиеся в близких отношениях со своей жертвой. Подозревать – это часть нашей работы. Так я повторю вопрос. Вы любили Завадского?
Валентина Михайловна задумалась, поставила чашку на комод и проговорила:
– Любила, не любила. Это сложный вопрос. Я даже не знаю, как вам на него ответить. Наверное, все-таки любила, но совершенно не так, как Юру. Представьте себе послевоенное время, голод. Я потеряла мужа и сына, осталась одна. Тут-то и появился Андрей Филиппович!
– И что же?
– Тогда он еще не был руководителем районной больницы, заведовал отделением неврологии. Мы познакомились. Он тут же предложил мне с ним поужинать, ухаживал за мной, дарил подарки, ну а потом предложил выйти за него. – Глаза Валентины Михайловны сверкнули. – А какой смысл мне был отказывать ему? Человек перспективный, уверенный в себе. После войны, когда большая часть мужчин полегла на фронтах, женщинам просто непозволительно быть излишне разборчивыми.
