– Я полагаю, что вам знакомы эти полотна, – сказал Корнев.
Гурьев зачем-то покосился на Веню, что-то пишущего на листе бумаги, потом небрежно пожал плечами и сказал:
– Да, разумеется.
Корнев не смог сдержать улыбку.
Зверев поджал губы, достал папиросу и начал разминать ее пальцами.
Гурьев же продолжал:
– В двадцать седьмом, когда мне исполнилось восемнадцать, я все еще жил с родителями и устроился работать санитаром в межрайонную больницу. Как-то раз в наше отделение угодил один чудак по фамилии Шапировский. Этот тип хвастался тем, что он художник, и всем показывал свои картины. Он всячески нахваливал эти шедевры, хотя, по мнению большинства тех людей, которые их видели, его работы были самой обычной мазней. Перед выпиской Шапировский всучил мне в руки одну из них, буквально заставил меня ее взять, сказал, что это подарок. Дескать, я таким вот образом решил отблагодарить всех тех людей, которые ему помогли.
– Стало быть, вы знали, что Шапировский подарил свои картины вам, Сычеву и Завадскому? – осведомился Зверев и закурил.
– Да, Шапировский сам мне об этом сказал, – произнес Гурьев. – Так вот, когда я увидел свой подарок, меня распирало от смеха. Кубики, пирамидки и шахматный конь! Это была самая обычная мазня. Я принес картину в дом матери, забросил ее на чердак и на долгие двадцать с лишним лет позабыл о ней. Недавно, где-то в конце апреля, я совершенно случайно встретился с Сычевым. Андрей Николаевич сидел в парке на скамеечке, рядом с ним я увидел шахматы. В свое время мы частенько играли, и я решил, что размять голову мне не повредит. Мы сыграли, потом Андрей Николаевич пригласил меня к себе. Я увидел на стене знакомые фигурки и ухо и сразу вспомнил о картине, лежавшей на чердаке.
– То есть о том, что картин три, Сычев и Завадский не знали? – спросил Корнев.
– Думаю, что это так. Когда мы играли у Сычева, он стал мне рассказывать историю преобразования Дани в Даниэля. Именно от Сычева я узнал, что Шапировский уехал за границу и там прославился. Я тут же отправился в дом матери, отыскал картину на чердаке и принес ее в квартиру Юлии. Думаю, вам известно, что мы живем вместе.
– Да, мы это знаем. Что же случилось потом? – вмешался в разговор Зверев.
– Я показал картину Юлии и рассказал ей всю эту историю.
– И все?
– И все.
– Зачем же вы тогда ходили к Завадскому? – процедил Зверев. – Разве не для того, чтобы убедиться в том, что третья картина хранится у него?
Гурьев вздрогнул, глаза его сверкнули.
Он снова посмотрел на Веню, ведущего протокол допроса, и сказал:
– К Завадскому я ходил узнать насчет работы.
Капитан ухмыльнулся и сказал:
– Зачем тебе работа в больнице? Ты же прекрасно устроился в цирке.
– Не прекрасно. Наш директор Нагарян недолюбливал меня, поэтому я хотел сменить профессию.
– Врешь, гад! – выкрикнул Зверев, вскочил и навис над арестантом. – Завадский ни за что не взял бы тебя к себе! Ты это знал!
– Павел Васильевич! Товарищ капитан! Сядьте на свое место, – воскликнул Корнев.
Зверев нехотя вернулся на диван.
– Повторяю еще раз! Я знал, что картин три! Оказавшись в квартире Сычева, где мы просто играли в шахматы, я понял, что эти полотна имеют художественную ценность. К Завадскому я ходил выяснить про работу. Вот и все!
– То есть вы утверждаете, что не причастны к похищениям картин и убийству Завадского? – спросил Корнев.
– Разумеется, не причастен. Я всего лишь рассказал о картинах Юлии и не знал о том, что она решит их украсть.
Корнев вызвал конвой и приказал увести задержанного.
Когда они остались втроем, полковник заявил:
– Вот же скотина! Ты только посмотри, какая мразь! Он же все валит на свою подружку и вполне может выйти сухим из воды! Пашка, чего притих? Ты веришь этому красавцу?
Зверев покачал головой и сказал:
– Таможня возбудила дело о контрабанде, но доказать, что именно Гурьев и Коро везли картины под полом клетки, будет нелегко. Давай не будем пороть горячку и выслушаем нашу форточницу.
Юлия вошла в кабинет и села на стул. Она выглядела понурой, губы ее слегка посинели, на коленке лоснилось жирное пятно. Увидев, что Зверев рассматривает это место, девушка виновато пожала плечами и стала тереть его рукой.
– Сама не знаю, откуда взялось это пятно, – проговорила она. – Скажите, а стирка белья для меня предусмотрена?
– Пятно на ваших брюках сейчас должно вас волновать меньше всего! – строго сказал Корнев.
Юлия проигнорировала его слова.
– Еще в ваших казематах очень холодно! – заявила она. – Знаете, что самое странное. Я мерзну, но мне все равно очень хочется пить. Можно воды?
Зверев наполнил стакан, протянул его Юле и уселся на край стола.
Пока она пила, он обратил внимание на то, что руки ее не дрожат.
– Я был на вашем представлении! – тихо сказал капитан.
– Вам понравилось? – спросила девушка, сделала несколько глотков, вернула стакан и снова стала тереть колено.
Какие-либо эмоции на лице Юлии по-прежнему отсутствовали.
– Очень понравилось! – ответил Зверев, взял стакан и поставил его на стол.
– Спасибо!
Павел улыбнулся:
– Вы воистину бесстрашная женщина! Дело даже не в вашей профессии. Сейчас вы попали в очень крутой переплет, а выглядите такой спокойной, что меня это настораживает. Вы ведь знаете, в чем вас обвиняют?
– В похищении двух картин, убийстве того доктора и… да, еще в контрабанде. – На лице Юлии мелькнула скоротечная улыбка.
Зверев покачал головой и спросил:
– Вы находите это смешным? Вы понимаете, что вам грозит, если ваша вина будет доказана?
– Видимо, все это вместе тянет на высшую меру, – ответила девушка.
– Я не исключаю такого приговора, – сказал капитан
Ни один мускул на лице Юлии не дернулся.
Зверев бросил взгляд на Корнева. Тот с интересом смотрел на происходящее, стоя у окна.
Павел Васильевич продолжал:
– Ваш приятель сказал, что похищение картин было вашей идеей. Это так?
Юлия вздохнула, и Звереву стало не по себе. Он слез со стола и вернулся на диван.
– Знаете, а я ведь даже не удивлена, что Дима обвинил меня во всем, – проговорила девушка. – Он всегда был таким.
– Каким же именно? – уточнил Зверев.
– Беспринципным эгоистом! К тому же еще и трусом!
– Почему же вы жили с ним?
