Ваня оживился и спросил:
– Что за тип? За что его?
– По пятьдесят восьмой сел. Изменник Родины! Он, говорят, в концлагере надзирателем был. Лютовал мужик, но, когда после войны взяли его, сдал всех своих с потрохами. Я как вспомнил, что у тебя подельника Сухарем звали, так одного шныря, который в больничке трется, поспрашивать про пассажира велел.
– И что твой шнырь?
– Сказал, что сидел этот Сухарь в Крестах. А ведь это как раз где-то у вас под Псковом.
Молдаванин поджал губы, опустил голову и сказал:
– Нужно мне, Лева, с этим туберкулезником встретиться да почирикать. Можешь устроить?
– А тебе оно надо? У твоего Сухаря, похоже, открытая форма туберкулеза. Он пару раз чихнет, и кранты тебе. Неужели не боишься?
– Не боюсь. Так можешь помочь?
– Ну, раз надо, так надо! Только сам понимаешь… – Лева пошуршал пальцами.
Молдаванин знал, что в последнее время его старый кореш Лева Лысый сблизился с оренбургскими ворами и время от времени даже общался со смотрящим зоны Пашей Алмазом. Поэтому он понимал, что при желании Лева может организовать ему встречу с Сухарем, но это будет стоить денег.
– Хрусты есть, сделай мне разговор, не затягивай с этим, – сказал Ваня и незаметно сунул в руку Леве четвертак, заначенный еще в прошлом месяце.
Лысый кивнул и не спеша побрел в сторону четвертого барака, рядом с которым прогуливались оренбургские.
Тюремная больница располагалась между столовой и прачечной. Туберкулезная зона стояла особняком от нее. Она представляла собой одноэтажное серое здание с проржавевшей крышей, увенчанное частыми решетками. Дверь, ведущая в этот больничный корпус, была металлическая, над входом тускло мерцал навесной фонарь.
Младший сержант с одутловатым лицом и мясистым красным носом провел Ваню внутрь.
Они прошли по коротенькому коридору и спустились в подвал. Там сержант достал из кармана связку ключей, отделив один из них, вручил его Молдаванину и сказал:
– Вон там изолятор, а это ключ от него. Я с тобой не пойду, еще из ума не выжил, а ты ступай. Сам отопрешь дверь, сам и закроешь! На все про все у тебя полчаса. Старайся там ничего не трогать и к корешу своему близко не приближайся. – Сержант замолчал и закурил.
Ваня подошел к указанной двери, открыл ее и шагнул внутрь.
Глеб Сухоруков сидел на грязном полу камеры, рядом с лежаком, прикрученным к стене.
Поначалу туберкулезник никак не среагировал на появление нежданного гостя, но потом повернул голову и прохрипел:
– Молдаванин! Ты? – Голова Сухаря затряслась, он стал кашлять и не меньше минуты трясся в судорогах.
Ваня присел у двери и прислонился к ней спиной.
– Ну, здравствуй, Глебушка! – сказал он. – А я ведь уже и не надеялся, что мы с тобой снова встретимся.
Молдаванин прервал рассказ, зажмурил глаза. Его лицо скривилось.
Зверев посмотрел на него и спросил:
– Зачем ты искал Сухаря? Надеялся, что он тебе скажет, где спрятаны деньги, украденные у инкассаторов?
– При чем тут деньги?
– На дело вы вчетвером пошли, подельники тебя бросили, а денежки на троих раскидали.
– И что с того?
– Не обидно было одному за всех отдуваться?
– Не было у меня никаких обид. Когда подстрелили меня, Ромка оставлять не хотел, хоть я и велел ему убираться! Подумать только, мой сын, которого я всегда считал слюнтяем, повел себя правильно! – Молдаванин усмехнулся. – А ведь он весь в мать. Ромке никогда не нравилось заниматься тем, чем мы жили. В детстве ему постоянно перепадало. Соседские пацаны били его, отнимали деньги, а он жевал сопли и не мог дать им отпор. Как же меня это бесило! Я хотел сделать из сына человека, поэтому и затащил его в банду, когда он подрос. Ромка не хотел, но я заставил! Первым делом, на которое мы пошли с сыном, было сельпо на Вологодчине. Когда мы ворвались в тот деревенский магазин, я приставил к горлу продавщицы нож, а Ромка стоял как истукан, боясь даже пошевелиться. Он так побелел, что стал похож на мертвеца. После этого я и придумал завязывать наши лица платками, чтобы фраера, которых мы трясли, не видели Ромкиного страха. – Молдаванин снова закашлялся.
На этот раз приступ длился гораздо дольше. Когда Ваня перестал кашлять, перед ним уже была целая лужица крови.
Зверев встал и сказал:
– Я все-таки вызову врачей.
– Сядь! – Глаза старого бандита сверкнули огнем. – Слушай меня, потому как мне уже осталось недолго!
Павел сел и спросил:
– Когда к вам присоединилась Княгиня?
– Когда на нас вышли вологодские мусора, мы рванули в Псков. Там-то Ромка и подцепил эту курву! Он влюбился в нее, и эта дрянь крутила им как хотела.
– Ты ненавидел Ольгу?
– Я бы этого не сказал. Недолюбливал – да, но не более того. Я даже был ей по-своему обязан! Ведь это после ее появления Ромка перестал ныть и из слюнтяя постепенно превратился в матерого блатаря.
– Позже, в сороковом вы брали продмаг. С одного из вас продавщица сорвала платок. Кто убил ее?
– Я убил. Как только эта дуреха увидела ствол, она тут же стала орать. Ромка попытался зажать ей рот! А эта лярва стала вырываться и сорвала с него платок. Тогда я в первый раз убил человека!
Зверев презрительно хмыкнул и заявил:
– Но это не единственное твое убийство, Ротарь! Если ты был обязан Ольге, то зачем же ее убил?
Молдаванин вскинул голову, на его лице мелькнуло удивление.
– Я не убивал Ольгу! Хотя таких гадин, как она, и впрямь нужно душить! – проговорил Молдаванин и сплюнул.
– Ты ведь сам сказал, что это исповедь. Так зачем врать? Тебя видели возле пруда, когда ты бросил тело Ольги в воду.
Молдаванин поморщился, замотал головой и сказал:
– Я действительно там был, но Княгиню убил другой!
– Завадский?
Молдаванин кивнул:
– Все так, мент! Это лепила-садист кончил нашу Княгиню! Он убил ее, а я пришел к нему домой и пустил в него несколько пуль. Это и была моя месть за моего загубленного сына!
Глава 3
Уверенной армейской походкой начальник псковской милиции поднялся на крыльцо управления. Он широко распахнул дверь, ворвался в здание и едва не сбил с ног дежурного, бегущего ему навстречу.
– Товарищ полковник! За время моего дежурства… – начал было тот, но замер на полуслове.
Корнев небрежно козырнул и пробурчал:
– Занимайся!
В приемной его уже ждали. Когда он прошел к кабинету и открыл дверь собственным ключом, вслед за ним туда вошли Дружинин и Шура Горохов.
