«Сегодня часами путешествовали подземными ходами (не выше человека среднего роста и шириной в плечи) мимо келий, где в святом блаженстве одиноко жили святые и чародеи. Сейчас в каждой келье стоит открытый серебряный гроб. И тот, кто жил здесь тысячу лет тому назад, лежит, обёрнутый в дорогую ткань, — нетленный. Непрестанно наплывает из темноты толпа паломников со всех концов света. Это святейший монастырь всей империи. В наших руках горящие свечи. Мы прошли все эти подземелья раз вдвоём и раз с народом».
Проходя мимо келий соборных старцев, они заговорили о легендарном Несторе-летописце, который в лаврских стенах создавал свою «Повесть…». Не исключено, что в этом разговоре и зародилось у Рильке решение перевести «Слово о полку Игореве». Год спустя этот замысел был осуществлён, и с тех пор рилькевский перевод по праву считается лучшей из немецких версий этого шедевра.
17 июня они плавали на пароходе «Могучий» до Канева, где посетили могилу Шевченко. Лу и Райнер читали «Кобзаря» в русском переводе. Днепровские пейзажи настроили Рильке на философский лад:
«Эти курганы, могилы минувших поколений, словно застывшая волна протянулись вдоль степи. И в этой стране, где могилы являются горами, люди стали пропастями — глубокими, тёмными, молчаливыми.
Лу.
Райнер.
Слова их — только шаткие мостики над их бытием. Изредка поднимаются чёрные птицы над могилами. Изредка ниспадают на людей этих дикие песни, чтоб исчезнуть в них, как исчезают птицы в небесах. Во всех направлениях — бесконечность».
И тем не менее их отчуждение нарастало. Во время волжского плавания взаимное напряжение зависло в воздухе и стало буквально осязаемым и зримым.
Стремясь преодолеть и взорвать это отчуждение, Лу пытается прибегнуть к их общему языку — поэзии. Она перенимает и варьирует манеру любовных посланий Райнера, адресованных ей.
Несомненно, самым знаменитым из написанных Райнером Рильке любовных признаний Лу Саломе является стихотворение, которое без всякого преувеличения можно назвать «Гимн любви»:
Что б ни стряслось со мной — стремлюсь к тебе!
Я и без глаз смогу тебя увидеть,
И без ушей смогу тебя услышать,
Без ног я догоню тебя во мгле.
Отрежь язык — я поклянусь губами.
Сломай мне руки — сердцем обниму.
Разбей мне сердце — мозг мой будет биться
И приближаться к сердцу твоему.
А если в мозг мой ты направишь пламя,
Горя, не отступлюсь я от любви.
Ты для меня — всей моей жизни знамя!
Тебя я понесу в своей крови.
(Перевод Леонида Нисмана, 2014)
И вот, как бы в ответ, Лу пишет стихотворение «Волга». Стихотворение состоит всего из восьми строчек, но сколько же в нём смысла!
Оно названо именем реки, но, на самом деле, обращено не к реке, а к конкретному человеку, Райнеру Рильке. Лу говорит о своём отношении к нему, об их настоящем и будущем.
Первое четверостишье этого стихотворения обращение Лу, скорее, не к реке, а непосредственно к Райнеру.
Во втором четверостишье, в первых двух его строчках, Лу обращается, вроде бы, к Волге, но тем не менее в двух последних строчках река снова ассоциируется с Райнером.
Пусть ты вдали — я на тебя смотрю.
Ты далеко, но мы с тобою вместе.
В моих глазах не потускнеешь ты,
И через годы будешь ты со мною.
На берегах твоих не отдыхая,
Я всё равно узнаю твои дали.
Мы связаны одной судьбой, и часто
К тебе я приближаюсь в сновиденьях.
(Перевод Леонида Нисмана, 2014)
Как прозрачно в этих стихах сквозит ритм рилькевского послания к ней самой!
И из этой переклички вырастает причудливая идентификация Лу с Волгой, которая ей самой начинает казаться символом и продолжением её женской сущности.
В своих воспоминаниях «С Райнером» Лу довольно подробно описывает события и детали их путешествия, с весёлой теплотой рисует их «избу-стоянку», но при этом умалчивает, как она пожелала уединиться и перебралась в пустую каморку на солому, чем весьма удивила хозяйку.
Рильке, так легко поддающийся депрессии, принял это как дурное предзнаменование для их любви. После этой первой ночи Лу втайне отметила в дневнике: «Заноза под ногтём и в нервах». И дальше: «Ничего не хочу приукрашать. Обхватив голову руками, я тогда часто пыталась понять саму себя».
Выгнал их из этой деревушки страшный ливень, превративший всю околицу в непроходимое болото.
Этот ливень Рильке потом увековечит в своей «Книге образов»:
Я зачитался. Я читал давно.
С тех пор, как дождь пошёл хлестать в окно.
Весь с головою в чтение уйдя,
Не слышал я дождя.
Я вглядывался в строки, как в морщины
Задумчивости, и часы подряд
Стояло время или шло назад.
Как вдруг я вижу, краскою карминной
В них набрано: закат, закат, закат.
Как нитки ожерелья, строки рвутся,
И буквы катятся куда хотят.
Я знаю, солнце, покидая сад,
Должно ещё раз было оглянуться
Из-за охваченных зарёй оград…
И если я от книги подыму
Глаза и за окно уставлюсь взглядом,
Как будет близко всё, как станет рядом,
Сродни и впору сердцу моему!
Но надо глубже вжиться в полутьму
И глаз приноровить к ночным громадам,
И я увижу, что земля мала
Околице, она переросла
Себя и стала больше небосвода,
А крайняя звезда в конце села —
Как свет в последнем домике прихода.
(Перевод Бориса Пастернака)
Не успевают они вернуться в Петербург (26 июля), как Лу, уже на следующий день, оставляет Рильке одного и уезжает к брату в Финляндию, в их летнюю семейную резиденцию в Ронгасе. И хотя Райнер, поселившись в гостеприимных покоях пансионата «Централь», ежедневно работает в библиотеке, встречается с литераторами и художниками, он чувствует себя как брошенный на произвол судьбы ребёнок. Четвёртого августа он пишет ей об уже уничтожен-ном «отвратительнейшем письме», которое ему продиктовали тоска и молчание Лу, добавляя: «Возвращайся поскорее! Ты не представляешь, как долго могут тянуться дни в Петербурге…» Однако она не вернулась сразу же после его горячего призыва: возмущённая, она смяла и бросила в печку его «детское» письмо. Лишь 22 августа они, временно примирённые, выехали в Берлин.
