— Что-то, товарищ, ты на нашего полкового комиссара похож, — скривился Николаев. — Тот тоже любил на митингах покричать — вот, мол, меньшевики — идейно враждебные люди, а социал-революционеры — это попутчики. Пока нужны эсеры делу революции, они с нами, а как не станут нужны, можно в расход пустить, пока они нас не пустили.
При слове "комиссар" бритоголовый покрылся краской, "блатной" захохотал в голос, а лопоухий заулыбался.
— Вишь, Гаврик, как солдатик тебя на чистую воду вывел, — вытер слезы "блатной".
— Васька, если ты меня еще раз Гавриком назовешь, голову оторву, — мрачно предупредил бритый, приподнимаясь с места. — Сколько раз говорил — для тебя я товарищ Гавриков!
Николаев, желая предотвратить назревавший скандал (ему совсем не улыбалось втягиваться в чужие дрязги), сказал:
— Я, товарищи дорогие, больше всех батьку Махно уважал. Ведь что у него, что у большевиков — цель-тο одна.
Кажется, Иван сумел удивить народ. Бритоголовый, передумав драться с "блатным", сел обратно.
— Так ты, товарищ, к анархистам принадлежишь? Не махновец ли, часом?
— Большевикам я сочувствую на все сто, — веско пояснил Николаев. — С февраля семнадцатого года свое сочувствие винтовкой доказывал. Я за всю империалистическую австрийцев столько в землю не вбил, сколько беляков положил. И дальше бы сочувствовал, если бы они снова буржуев на нашу голову не посадили. А касательно анархизма, то чем он плох? Я в ноябре двадцатого Перекоп брал. Скажу так — хрен бы Советской власти, а не Перекоп, если б не батька с его тачанками. Анархисты, они против любой государственной власти. Налоги платить не надо, ни армии тебе, ни денег. Каждый трудится на себя, на семью свою, а все важные дела сообща решают. Это же коммунизм в чистом виде! Только, — вздохнул Иван, — не подумал батька, что, пока мировая революция не свершится, нельзя анархизм построить. Пока царства да королевства кругом, не позволит никто в сторонке отсидеться да пашенку пахать. Потому и армия нужна, и налоги мужику платить придется. Вот тут большевики правы. Прежде чем строить коммунизм, следует социализм построить, государство не отменять пока. Слово такое есть — "идеалист". Ну, тот, который настоящую жизнь сказкой считает. Вот, Нестор Иванович таким и был.
Был как-то разговор среди взводных и ротных, а не податься ли к батьке Махно всем батальоном, а то и полком? Решили повременить, все равно ж батька шел рядом, на штурм Перекопа. Хоть так воюй, хоть этак, но в первую очередь Врангеля-гада бить надо! Вот после Перекопа (коли живы будем!) можно и к батьке. Оказалось — поздно. Остатки батькиного войска, которое из Крыма вышло, кавдивизия Апанасенко окружила, с латышскими стрелками. Что сталось с батькой, никто не знает. Комиссар Пеккер сказал — расстрелян Махно, как враг трудового народа. А народ трудовой шушукался — мол, за границу утек — не то в Румынию, не то в Польшу.
— Звать-то тебя как? — поинтересовался бритоголовый. Виновато пожал плечами: — Называл Левка твое имя, да не запомнил.
— Иваном Афиногеновичем его звать, — первый раз подал голос лопоухий. Посмотрев на Ивана, улыбнулся: — А меня Леонидом зовут. Можно Ленька. Хочешь, можешь Пантелеем называть.
— Как я понимаю, ты здесь главный? Атаман! А если главный, то Леонид. А лучше и по батюшке.
— У нас всё больше по матушке, — хохотнул "блатной", но сник под суровым взглядом Леньки-Пантелея.
— Расскажи-ка нам, друг служивый, кто таков да чего вдруг в бега подался?
Иван вкратце рассказал и про фронт, и про деревню свою убогую, и про арест. Слушали внимательно, не перебивали. Когда закончил, "блатной" поинтересовался:
— Правду брешешь? Может… — Посмотрел на Леньку-Леонида. — Он к нам с Чека заслан? Нутром чую, что чекист.
— Дурак ты, Васька, — скривил шрам Леонид. — С февраля месяца не Чека, а Гэпэу.
— Чека, Гэпэу, кой хрен разница? — сморщился "блатной".
— На нашего брата уголовный розыск есть, а у легавых ума не хватит, чтобы такую подсаду заслать. У них там мутотень всякая — урки колотые, на марафет подсаженные. Они за щепотку кокаина мать родную сдадут. Помнишь, в том месяце был такой — мол, с вами хочу? А чуть прижали, всю правду выложил. Такой вот тайный агент, царство ему небесное. Я Афиногеныча насквозь вижу — нашенский брат, фронтовик. А коли еще и империалистическую отхватил…
— Я ее от начала и до конца хватил, — перебил Иван атамана. — Наш полк в августе первый бой принял.
— Небось георгиевский кавалер?
— Как догадался? — удивился Иван.
— А что тут догадываться? Кавалера сразу видать. Две войны прошел, жив остался. Я когда-то наборщиком был, в типографии. Книжки любил читать. Таких, как ты, Иван Афиногенович, когда-то "псами войны" называли.
"Пёс войны", покатал Иван прозвище в мозгу. Поначалу оно показалось обидным, а потом понял, что нет. Умные люди придумали. Не сторожевой пёс, не гончая собака, а тот, кто живет войной. Подумав немного, решил говорить все.
— Касательно Чека, гражданин хороший, — посмотрел на бритого, перевел взгляд на "блатного". — Прав ты, не подвело нутро, служил я в Чека. Почитай весь восемнадцатый год был начальником Череповецкой трансчека. И таких, как ты, немало повидал…
Хотел добавить, что и к стенке ставил, но не стал. Не дураки, сами догадаются. Сам же слегка напрягся, придумывая — кого валить первым. Но вместо драки народ принялся хохотать. Первым заржал "блатной", за ним бритый, а потом не удержался и сам главарь.
— Да, компания у нас собралась, — отсмеявшись, сказал Леонид. — Не красноармейцы, так чекисты. Или и те, и эти. Вон тот товарищ, которого ты комиссаром обозвал, он вправду комиссар.
— Бывший, — угрюмо изрек бритоголовый. — Бывший комиссар особого батальона Петроградского ВЧК Дмитрий Гавриков. Будем знакомы.
Николаев встал, пожал протянутую руку. Не успел сесть, как со своего места поднялся и "блатной".
— Пулковский Василий. Агент Чека. Бывший.
Значит, не из "блатных" Василий, а из чекистов? Оплошал. Хотя кто его знает, откуда он в ВЧК пришел?
Последним протянул руку атаман.
— Бывший агент Чека, бывший следователь ВЧК, бывший командир пулеметного взвода Рабоче-крестьянской армии. А еще мы с тобой земляками будем. Я с Тихвина родом, а Тихвин теперь в Череповецкой губернии. Земляк земляка видит издалека. Кажется, не зря ты к нам пришел. Нам тоже не нравится, как наша (подчеркнул Пантелеев) власть себя ведет. За что сражались? За то, чтобы нэпманы жировали, а простой человек шиш с маслом кушал? Мы же с тобой, Иван Афиногено-вич, и другими такими, как ты, чего хотели? А хотели, чтобы все по справедливости было. Сам-то ты что думаешь? Верную политику товарищ Ленин ведет?
— Ленин, конечно, товарищ авторитетный. Только он сверху сидит, того, что на местах делается, не видит. Есть у меня друг душевный, — усмехнулся Николаев, вспомнив Леху Курманова. — Всю империалистическую вместе прошли, теперь он в нашей губернии начальник большой. Говорит — все правильно сделали, политика РСДРП(б) верная. Нэп для того введен, чтобы крестьянин вздохнул свободнее, твердый налог государству отдавал, а все остальное на себя мог потратить. Будет крестьянин доволен, все будет прекрасно. Государство с тех налогов обогатится, фабрики-заводы построит, с заграницей торговать станет. Я ж все понимаю — да, нужно было продразверстку продналогом заменить. Но ведь налог-то одинаковый для всех, с земли. А земля-тο сама по себе хлебушек не даст. Ее пахать надо, боронить, сеять. А кто будет пахать-сеять, если лошадей нет? Вот и получается, что в деревне мироед бедняка задавит, на шею ему сядет. Не сможет бедняк налоги платить, придется ему кулаку в ножки кланяться да землю ему же и продавать, а то и даром отдать за хлеб-соль. И что потом? К своему же брату-кулаку в батраки идти? Пошли бы бедняки в город, на завод, так ведь заводов нет. А власть теперь кулака-мироеда защищает, потому что он зерно в город везет. А в городе "совбуры", купцы да лавочники. Что же получается, еще одну революцию делать?
