— Так много чего, — растерянно сглотнул слюну Тимоха, пытаясь прожечь взглядом дырку в одеяле. — Зерно есть, мука разная, сало, мануфактура — сукна целый тюк, ситец, еще чего-то, железа кованого пуда три. Еще табаку мешок, крупы. Сахару одного пять головок!
— Ванька мерина тутошнего запряг, — добавил Генаха. — Спрашивает, не стоит еще жеребца взять?
— Пущай запрягает, — решил Иван. — В трех санях больше увезем. Ну, чего ждем?
Тимоха, пятясь, как рак, кивнул, а Генаха, уже повернувшийся, чтобы уйти, спросил:
— Батька, а ты ее будешь тогось, да? Или сразу убьешь? Давай ты ее вначале, а потом мы. А убьем потом. Свистни нам, как закончишь.
— Грузить идите! — повторил Иван, подпустив в голос железа и братьев, как ветром сдуло. Обернувшись к девке, спросил: — Ну, кончила реветь?
— М-м-м, — стуча зубами от страха, закивала девчонка, а потом, икнув, попросила: — Дяденька, не трожьте меня… Мамка ругаться станет, что меня замуж потом никто не возьмет!
— Вона! Неужто девка еще? — удивился Иван.
— Ага, — застеснялась девчонка и, опуская глаза, призналась: — Меня мамка на игрища не пущала, велела девство беречь…
— Ну, мало ли чего мамки велят, — ухмыльнулся Николаев. Всех мамки стращали, да не все честь смолоду сберегли. Ничего, все замуж вышли, деток нарожали. Марфа-то его тож не девкой была, когда он ей пузо сделал… Ну, это все быльем поросло!
— Я и сама хочу жениху честной достаться! — гордо заявила девчонка, шмыгнув носом.
— Ну, коли хочешь честной достаться, достанешься, никто не тронет, — пообещал Иван. — Только скажи — где мамка деньги да золотишко хранила?
— Ой, не знаю! — замотала девчонка головой, натягивая одеяло.
— Ну, тогда не обессудь, — замогильным голосом сказал Николаев и сунул руку под одеяло, нашаривая сокровенное…
— Ой, дяденька, все скажу! — зарыдала девка. — В голбце мамка деньги хранит, под кадушкой.
До Николаева не сразу дошло, что голбец — это подпол, где хранят картошку.
— Обманешь, сначала сам ссильничаю, а потом парням отдам, всем сразу.
Братья Ухановы, таскавшие мешки и тюки, как трудолюбивые муравьи, замерли, когда Иван провел девчонку в избу.
— Чего встали? Работать надо, а не на девок зыркать! — прикрикнул на них Иван, подталкивая вперед пленницу.
Пока девка откидывала крышку и, стыдливо прикрывая рукой ворот рубахи, спустилась вниз, Николаев зажег керосиновую лампу ("Ишь, богатеи!") и полез следом.
Спустившись следом, осветил подпол.
— Едрит твою! — не смог сдержать возгласа удивления.
Там, где добрые люди хранят картошку и прочие припасы, хозяева устроили настоящий склад: солдатские шинели — новые и прожженные, шубы, побитые молью, бабские городские жакетки, новенькие хомуты и подержанные седелки, хромовые сапоги и растоптанные башмаки, бутыли — не то с керосином, не то с маслом, какие-то мешки, коробки. В одном углу свалены ржавые топоры и ухваты. Похоже, хозяин ничем не брезговал, волок домой все. Правильно сделали, что расстреляли за бандитизм!
— Это все батюшка мой накопил, приданое мое, — со сдержанной гордостью сказала девка и кивнула на кадушку, стоящую в самом углу. — Там.
С усилием оторвав кадушку от земли, Николаев увидел под ней яму, где угнездилась кожаная сумка. В ней были "катеньки" и "петеньки", "керенки" и "колокольчики", невесть как попавшие в Череповецкую губернию, не говоря уже о "совзнаках"
[13]. По прежним временам богатство, а нынче только сортиры оклеивать. Это что, из-за старых бумажек он своего сослуживца застрелил?
— Девонька, а где золотишко? — поинтересовался Иван, подавляя ярость.
— Да все там! Посмотри получше, под сумкой.
Точно, из-под осыпавшейся земли выглядывал край глиняного горшка… Когда Иван снял крышку, руки затряслись — горшок был набит золотыми червонцами и серебряными рублями! Вот точно пофартило!
— Не убивайте меня, дяденька, — тихонечко проскулила девчонка. — Хотите, я девство свое отдам? Все отдам, только не убивайте!
Что скрывать, девка была хороша! В ином случае попользовался бы, раз сама предлагает. Иван, подавив желание, стиснул зубы. Он еще в Питере перестал считать себя борцом за правое дело (какой он борец, грабитель и убийца, вот кто!), но насильником становиться не желал. Девке нынче и так досталось. Мать убили, саму ограбили. Пусть хоть девство свое сбережет.
— Сиди пока здесь. Вон, много всего тут теплого — укройся. Услышишь, как мы уедем, можешь вылезать.
Девка часто-часто закивала, еще не веря, что осталась живой и невредимой.
Прихватив с собой горшок с богатствами, Иван вылез наверх. Закрыв за собой крышку люка, демонстративно постучал по ней каблуком. Братья Ухановы, таскавшие вещи, встрепенулись.
— Девку не трогать! — строго приказал Иван, показав братишкам содержимое горшка. — Видали? Девок у вас теперь много будет.
Братья тихонько взвыли, но Николаев показал им кулак. Разыскивая во что бы пересыпать сокровища, усмехнулся, вспомнив про подпол. Если покопаться, то оттуда много чего можно взять. Приданое батька накопил! На большой дороге копил, с топором!
Богатство везли в трех санях. Впереди Тимошка и Генка передавали друг другу прихваченную бутыль самогона, горланили похабные песни. Муковозов, уже под изрядным хмельком, на вторых санях, подпевал парням и едва не ронял вожжи. В третьих был сам Иван.
Новый батька Махно, успевший вздремнуть пару часов, думал. С лошадями крадеными надо что-то решить. Себе оставлять не стоит, лучше продать. Можно цыганам, за полцены, а уж те перепродадут куда-нибудь подальше.
С хутором все чисто — Романов, он хоть и рядышком совсем, но числился в Белозерском уезде. Девчонка вряд ли в потемках кого запомнила, а коли запомнила, все равно искать станут долго. Пока девка дойдет до участкового, пока тот сообщит в Белозерск, угрозыск приедет, дня два пройдет. Искать станут поначалу в Белозерском уезде, сами не найдут, сообщат в губернию. К тому времени Васька какой-нибудь адресок раздобудет, можно в Череповец съездить, развеяться. Нэпманов трясти куда приятственней, чем своего брата-крестьянина.
"ДВЕНАДЦАТЫЙ СЪЕЗД РКП/Б/. 17–25 АПРЕЛЯ 1923 ГОДА. СТЕНОГРАФИЧЕСКИЙ ОТЧЕТ". ВЫДЕРЖКИ
Председательствующий: Итак, мы приступаем к докладу по национальному вопросу. Слово по докладу имеет т. Сталин. (Продолжительные аплодисменты.)
