Сталин: Товарищи! Национальный вопрос имеет для нас значение и с точки зрения внутреннего положения, не только потому, что в численном отношении бывшая державная нация представляет около 75 млн., а остальные нации — 65 (это все-таки немало), и не только потому, что ранее угнетенные национальности занимают наиболее нужные для хозяйственного развития районы и наиболее важные, с точки зрения военной стратегии, пункты, не только поэтому, но прежде всего потому, что за эти два года мы ввели так называемый нэп, а в связи с этим национализм русский стал нарастать, усиливаться, родилась идея сменовеховства создать так называемую "единую и неделимую".
И, таким образом, в связи с нэпом во внутренней нашей жизни нарождается новая сила — великорусский шовинизм, гнездящийся в наших учреждениях, проникающий не только в советские, но и в партийные учреждения, бродящий по всем углам нашей федерации и ведущий к тому, что если мы этой новой силе не дадим решительного отпора, если мы ее не подсечем в корне, — а нэповские условия ее взращивают, — мы рискуем оказаться перед картиной разрыва между пролетариатом бывшей державной нации и крестьянами ранее угнетенных наций, что равняется подрыву диктатуры пролетариата.
Но нэп взращивает не только шовинизм русский, — он взращивает и шовинизмы местные, особенно в тех республиках, которые имеют несколько национальностей. Я имею в виду Грузию, Азербайджан, Бухару, отчасти можно принять к сведению Туркестан, где мы имеем несколько национальностей, передовые элементы которых, может быть, скоро начнут конкурировать между собой за первенство. Эти местные шовинизмы, конечно, не представляют по своей силе той опасности, которую представляет шовинизм великорусский. <…>
<…> Мы должны, несмотря на то, что мы бедны, несмотря на то, что наши ресурсы скудны, мы должны сейчас уже, при скудном бюджете, оказать посильную материальную помощь крестьянам и прежде всего крестьянам окраин, говорящим на других языках, всем народам, которые были раньше угнетены.
Мы должны остаться гегемонами не только в Иваново-Вознесенске и Костроме, а остаться гегемонами в Союзе Советских Республик и показать образец всем народам Востока и всему миру.
О ЧЕРЕПОВЕЦКОЙ ЕВРЕЙСКОЙ ОБЩИНЕ. 1923 Г.
В губмилицию из губюста
До сведения губюста дошло, что в городе Череповце существует еврейская молельня, не принятая в свое пользование и заведование религиозной общиною, как требуется декретом от 23.01.1918 г. Об отделении церкви от государства. Посему губюст просит губмилицию провести надлежащее расследование, а если такие еврейские молельни действительно существуют, то временно закрыть, впредь до принятия религиозною общиною порядком, установленным Наркомюстом путем заключения общиною верующих надлежащего договора с представителями Советской власти.
В губюст из губмилиции
В соответствии с указанием губюста 27 июня 1923 года в Череповецком губернском отделе управления был зарегистрирован Устав Череповецкой еврейской общины, состоялось собрание. Председателем исполнительного комитета избран Михаил Маркович Боханек, б., часовщик. Членами — Соломон Моисеевич Скегин, меховщик и Михаил Соломонович Пятов, служащий. Главной задачей общины указано: "Объединение граждан города Череповца и его окрестностей, отправление обрядности еврейского религиозного культа, духовные беседы, еврейское образование и благотворительная деятельность… Членом религиозной общины может быть каждый гражданин, принадлежащий к данному культу".
Глава пятнадцатая
ПРОПАЖА ЕФРОСИНЬИ
Вначале марта пропала Фроська. Иван привык, что баба живет на два дома — уходит, потом приходит, но тут совсем перестала появляться. В первый день Иван не шибко переживал — мало ли какие дела. Теленок родился слабым, пришлось его в дом брать, молоком отпаивать. Вдруг приболел — бегает Фроська, ищет коновала либо знахарку. Теленок — он как ребенок. На второй день начал думать, что Фроська знахарку нашла, сидит теперь, телю отпаивает — лекарствами, снадобьем каким. Но когда баба не явилась на хутор в третий день и не пришла ночевать на третью ночь, Иван заволновался. Еле-еле дождался утра, запряг в сани кургузого мерина (у цыган выменял на жеребца с хутора Романов), кинул мешок муки — подарок родителям и бывшей жене, и поехал в Демьянку.
До деревни можно было пешком дойти, если коня не запрягать — даже быстрее бы получилось, но как не похвастаться мерином?
Весна выдалась ранней. Санный путь, с ночи покрытый ледяной коркой, грозил к обеду превратиться в снежную кашу. А это и хорошо и плохо. Плохо, оттого что скоро будет ни пройти ни проехать, пока не высохнет. Хорошо, оттого что ловить их труднее станет. Покамест грех жаловаться, их не шибко-то и ловили. Местная власть — тот же начволмил Зотов, со своими двумя милиционерами, был прекрасно осведомлен, кто раскатывает по хуторам и грабит селян. Но арестовать Ивана или еще кого-то из банды не рисковал. Арестуешь, а доказательства где? К тому ж начволмил был трусоват, связываться с вооруженными людьми ему не хотелось. Говорили, что просил Зотов помощи в уезде да и в губернии (благо Череповец теперь и уездный центр, и губернский), но ни губерния, ни уезд помощи не прислали.
Слышали, что в Череповец обещали прислать нового начальника утро для борьбы с бандитизмом. Старый, говорят, поцапался с начгубмилом и уходит. Раньше уголовный розыск был сам по себе, а теперь его подчинили губернской милиции. Вот начальник губернского утро и обиделся, не желая подчиняться, приказы начмила не исполнял. Николаеву это было на руку — пока милиция и утро выясняли отношения, он со своей кодлой неплохо погулял. Случались, конечно, огрехи, как без этого? Была у Васьки наводка на лавочника — на улице Деревенской Бедноты керосиновую лавку держит, деньгами взяли немного — рублей пятьдесят, да бочку керосина ведер на пять. Даже и рассказывать не о чем. Мужичок их увидел, в лице изменился, все деньги, что в кассе были, выгреб да к ним и понес. Даже наган не надо было доставать. Как и догадался-то? Бочку ему было жальче, чем денег, но уступил. Ниче, у него таких бочек еще десять.
Попутно взяли еще сушеного леща — рыбак не расторговался, хотел домой уезжать, за пятьдесят рублей подвоза уступил.
Бочку толком не закрепили, на повороте сани тряхнуло, и вылетел годовой запас керосина в овраг. Лезть вниз, вытаскивать бочку не хотел ни Васька, ни Иван. А по приезду домой пришлось выкинуть и леща — вся рыба провоняла керосином. Такое вспомнить — и смех и грех. Зазря скатались!
В январе-феврале немного пощипали кулаков на хуторах. Себя зерном и мукой обеспечили с лихвой, пудов с сотню Ваньке Сухареву отдали на продажу. Официант брал и просил еще. В Петрограде у частников с мукой совсем худо, потому что мельницы, в первую очередь, отпускали муку государственным пекарням и хлебозаводам, а нэпманам — что останется. Сухарев теперь напрямую не мечтал о целом вагоне, но как-то обмолвился, что склад у него есть. Будет где мешкам отлежаться, пока он с железнодорожниками договаривается. И с грузчиками трудностей не предвидится. Можно вполне законно пойти к начальнику исправдома, запросить арестантов на погрузку вагона. И обойдется все это дело по два рубля на человека! Исправдом нынче имеет право давать арестантов — особенно тех, кто за мелкое хулиганство сидит, на общественно полезные работы. Двойная, нет, даже тройная польза получается: во-первых, арестанты при деле, а не плюют в потолок, во-вторых, физический труд воспитывает советского человека, а в-третьих, исправдом зарабатывает свою копеечку. При арестантах, конечно, надзиратель имеется, но он тоже человек. Может и не видеть, куда и откуда погрузка шла.
