Книга Лишённые родины, страница 19. Автор книги Екатерина Глаголева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Лишённые родины»

Cтраница 19

***

Зиму и весну Городенский и Зенькович провели в Якутске, дожидаясь, пока вскроется Лена. Сюда они тоже прибыли водным путем — несколько дней плыли вдоль скалистых берегов, поросших низким бором, мимо сотен водопадов, поднимавших столбы водной пыли, в которых купалась радуга. Городенский был нездоров: еще в Иркутске заболел лихорадкой, мучился от удушья, насморка, головной боли и колотья в боку. У Зеньковича же на лице образовалась какая-то багровая опухоль угрожающего вида, которая ужасно чесалась. Офицер охраны, однако, отказался повременить с отъездом: в приказе сказано, что даже если арестант дорогой умрет, он должен доставить его в место назначения, а мешкать в пути ни в коем случае нельзя. К Зеньковичу он всё же согласился позвать доктора, опасаясь заразы. Местный эскулап, осмотрев больного, сообщил, что язва сия, верно, пришла от китайцев. К лечению есть простое средство: надо исколоть опухоль иглой и приложить листовой табак, смоченный в нашатырном спирте. Он уже собрался продемонстрировать свой метод, но Зенькович отказался наотрез, опасаясь непоправимого урона для своей внешности, и просил позвать к нему китайского лекаря. Офицер пригрозил вычесть плату лекарю из его жалованья, но Ян стоял на своем: он согласен голодать, лишь бы не остаться уродом. Пришел старый китаец с лицом, похожим на грецкий орех, и с прозрачными хвостиками усов; прилепил к язве Зеньковича красный пластырь с женьшенем и Городенскому тоже дал выпить какое-то снадобье. Обоим тогда полегчало; несколько компрессов, уже в пути, полностью вернули Зеньковичу прежний облик. А вот Городенский, должно быть, не исцелился совершенно, поскольку в марте, как только переменился ветер и воздух стал тяжелым и влажным, он вновь свалился в жару, головная боль доводила его до рвоты, а затем еще и всё тело покрылось красной сыпью.

Выхаживал его литвин из Минска. Комендант Якутска Богдан Карлович Гельмерсен участвовал в Польской кампании и неплохо похозяйничал в Минском наместничестве; в его доме было много утвари из костелов: дароносиц, чаш, дискосов и прочих вещей, и вся прислуга была из поляков. Здесь, в Сибири, он тоже не плошал: отбирал себе лучших соболей из ясака, который привозили туземцы.

Якутск был небольшой деревянной крепостью; большую часть населения составляли казаки, а оживал город в базарные дни, когда туда съезжались купцы из Иркутска и других мест, чтобы сменять на пушнину, рыбу и оленье мясо сукно, кожи, топоры и прочие нужные туземцам вещи. Получая дань и от купцов, комендант, однако, брезговал их обществом, не почитая за европейцев. Поэтому на свои именины он пригласил ссыльных поляков, бывших тогда в Якутске: Городенского с Зеньковичем, Копеца, стражника литовского Оскерко и волынского помещика Дубражского. Городенский идти не хотел, опасаясь, что нe сможет сдержаться и плюнет коменданту в рожу Но Зенькович его уговорил, обещая шутку, которая его позабавит.

Есть все блюда пришлось ложкой: вилок и ножей арестантам не давали. После обеда всё общество перешло в большую залу, украшенную китайскими деревьями в кадках; начались танцы. Поляки хмуро стояли или сидели у стен, танцевал один Зенькович, неизменно приглашая жену коменданта — уже немолодую шведку с лошадиным лицом и в платье с чересчур открытыми плечами. Он смотрел на нее всё умильнее, брал за руки всё нежнее и даже пару раз приобнял за талию; она наконец принялась ему улыбаться и пыталась кокетничать; лицо коменданта пошло красными пятнами, но скандала он не сделал. На Пасху поляков снова пригласили к нему в дом — всех, кроме Зеньковича. Городенский сказался больным и не пошел.

***

Гудел огонь, с треском рушились балки и стены, пронзительно кричали женщины в черных одеждах, хватаясь руками за голову, гомонили мужчины, бестолково бегавшие по улице, собаки лаяли и выли. Огинский издали смотрел, как горят бедные кварталы Смирны, как пламя пожирает один за другим ветхие деревянные дома и жалкие лавчонки. Он прибыл только вчера; едва устроившись, написал Вернинаку в Константинополь, а рано утром его разбудили шум и крики…

Как, однако, беспечны местные власти! Неужели нельзя было завести пожарную команду, чтобы каждый знал, что ему делать, а не метался без толку? Столько людей на улице, а нет ни багров, чтобы растаскивать головешки, ни бочек с водой для тушения, ни даже песка. Было бы достаточно, чтобы один знающий и решительный человек приехал на место и навел порядок: выстроил людей в цепь — передавать ведра, велел бы разрушить пару хибар с обеих сторон от уже горящих, чтобы предотвратить распространение огня, но нет, ничего подобного. А ведь уже завтра, если не сегодня, погорельцы, оставшиеся нищими, отправятся просить милостыню к мечетям в богатых кварталах, распространяя насекомых и какую-нибудь заразу. Какая дикая страна…

И всё же в Смирне было свое очарование. Между приступами лихорадки Михал гулял по живописным окрестностям города, среди прозрачных лиственниц и темных веретен кипарисов, бродил по руинам храма Артемиды Эфесской, пытаясь себе представить, как он выглядел до своего сожжения, часами простаивал на мосту Караванов через узкий мелкий Мелес, наблюдая за верблюдами и их погонщиками, неспешно курившими свои трубки. Когда-то здесь пел свои песни Гомер, прославляя подвиги греков под стенами Трои…

Лихорадка никак не отпускала Огинского. Сбежав из Неаполя, он снова застрял на много дней в Риме. Колыско тоже тяжело заболел, и Михал уехал во Флоренцию один. Оттуда он добрался до Ливорно, где пятого февраля сел на английский корабль, идущий в Константинополь. Капитан-венецианец был так любезен, что уступил ему свою каюту, а сам укладывался спать в кубрике. Другими пассажирами были несколько евреев из Ливорно и Александрии, испанский священник, глухой переводчик и паломник. До Мальты добирались недели три: после того как судно, миновав Эльбу и Сардинию, стало продвигаться вдоль побережья Сицилии, ветер сменился на встречный, а затем и вовсе стих. В Валетте на борт поднялся француз с дюжиной африканских невольников. Огинский испытал неприятное чувство при виде череды чернокожих людей, скованных одной цепью. А как же закон против рабства, принятый Конвентом еще два года тому назад? Все люди, проживающие в колониях, без различия цвета кожи, являются французскими гражданами и пользуются всеми правами… Понятно, что в любом законе есть лазейки. Однако как неприятно видеть уроженца страны, несущей свободу народам Европы, который лишает этой свободы африканских туземцев, чтобы продать их, точно скот или мебель… Да, у Огинского есть крепостные… Были крепостные. Но это же совсем иное! Хороший помещик радеет о своих крестьянах, об их благополучии, ведь у крестьян есть свое хозяйство, семьи, дети, скот. Да, их можно продать и наказать, но убийство крепостного в Польше карается смертью. Впрочем, он слышал, что императрица Екатерина отменила смертную казнь на захваченных территориях…

Средиземное море пересекли за четыре дня. За островом Цериго корабль попал в сильный шторм, бушевавший несколько дней, из-за чего пришлось провести неделю на острове Спеце, исправляя повреждения и латая паруса. Капитан объявил, что до Константинополя судно не дойдет, придется встать на ремонт в Смирне.

Три недели в Смирне пошли Огинскому на пользу: умелый итальянский врач вернул ему телесное здоровье, а дружеские разговоры с французскими купцами и голландским консулом укрепили его дух. Наконец, пришло письмо от Вернинака и паспорт на имя Жана Риделя, гражданина Франции. Устав дожидаться корабля, Михал решил продолжить путь верхом; французское консульство дало ему в спутники янычара.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация